Попробуй ее сжечь! - Надежда Первухина Страница 3

Девушки в молчании смотрели то друг на друга, то на мешок с таинственными травами. Наконец Юля опомнилась, положила мешок на сиденье и захлопнула дверь купе. И тут же поезд тронулся, набрал ход, замелькали бессчетные сосны, пихты и елки, остро протыкающие небесную синеву.

– Твоя тетушка становится всё более загадочной личностью, – сказала Юле подруга. – У нее такие связи…

– Маринка, прекрати, – рассмеялась Юля. – Ну что такого в том, что она знает какого-то лесничего! Щедрый – город маленький, все живут как добрые соседи.

– Ага. Интересно, что это за травы.

– Интересно. Но я бы всё-таки поостереглась открывать посылку, предназначенную не мне.

– А я тебе и не предлагаю. Убери мешок подальше. От него воняет. Ой, смотри! Что это с нашими мышами?

Мыши, до сей минуты спокойно дремавшие в клетке, теперь взволнованно прыгали, крутились, пищали и вообще мельтешились, как могли. Такое безобразие продолжалось минут десять, после чего мыши выдохлись и без сил упали на опилочное дно клетки.

– Ничего не понимаю, – сказала Марина.

…Поезд несся вперед, с каждой минутой приближая девушек к городу Щедрому. А лесничий Потап, которого мы оставили, как вы помните, в лесу, постоял немного на шпалах, втянул носом разогретый поездом воздух, после чего как-то неуловимо преобразился в самого натурального медведя. Ставши медведем, лесничий неторопливо затрусил обратно в лесную чащобу, как всегда довольный тем, что не было свидетелей его превращения.

Оставшееся до приезда время Юля и Марина продремали. Неожиданно напала на них липкая и мягкая сонливость, окутала нежным одеялом, зашептала в уши какие-то соблазнительности, ценные для одних только молодых девушек… Наши героини пристроились каждая на своем сиденье, взбили каменистые казенные подушки, чтоб стали немного помягче, и задремали крепкой дремой юности. И казалось, что даже колеса поезда стучат тише, чтобы не будить Юлю и Марину, но это уж, разумеется, совершеннейшая нелепица.

Неизвестно, что в это время снилось Марине, да, впрочем, это и не имеет значения. А вот Юле приснилось, что она находится на заседании литературной студии «Пух Эола», которой руководил поэт-самородок Валерий Крепостьянов. Раньше Валерий Крепостьянов был преподавателем физкультуры в каком-то колледже, а потом муза его осенила, и он стал поэтом. Издал две тоненькие книжки за счет каких-то добродетельных спонсоров. Счел себя гением и создал литературную студию для подобных же гениев-единомышленников, а также подрастающей поэтической поросли. Одной из подающих надежды была Юля. Крепостьянов даже намекнул ей, что некоторые из ее стихотворений вполне могут быть опубликованы в студенческой малотиражке и самодеятельном альманахе «Поэтические пушинки». Но Юля жаждала большего, а потому написала венок сонетов, посвященный ночной студенческой Москве. Крепостьянов прочел венок на одном из заседаний студии и своими уничижительными замечаниями превратил венок в веник, едва не доведя Юлю до слез. И вот теперь ей снится…

Стоит она в комнатке, где обычно проходят заседания «поэтических пушинок», и все члены студии, рассевшись в продавленных креслах, смотрят на Юлю крайне неодобрительно. А Крепостьянов, пристроившись за столом и сверкая обширной лысиной, рассуждает скрипучим голосом:

– Вы, Юленька, пока далеко отстоите от настоящей, исконной, духмяной поэзии! Ваш венок сонетов, извините за выражение, буквально фонтанирует формализмом, искусственными напластованиями аллюзий и аллитераций. Вашим стихам не хватает простоты и доступности, не хватает аромата реальной жизни. Ваши сонеты слишком далеки от настоящего!

– Но я пыталась создать ирреальный образ Москвы, – возражает Юля.

– В этом ваша ошибка! – чуть не кричит Крепостьянов. – Поймите, деточка, надо быть ближе к запаху земли.

– Это как? – хмурится Юля, а остальные «пушинки» начинают хихикать, словно уж они-то знают, как именно пахнет земля и как этим запахом насладиться.

– Вот, помнится, – лысина Крепостьянова начинает блестеть романтически, – выехал я как-то летом к бабке в деревню. Выкапывал с нею чеснок, навозом огород удобрял… И тогда понял: вот она в чем, истинная поэзия! Истинная пейзажная лирика! У меня тогда родилась такая строфа:

Не говорите о метаморфозе,

О рифме, о размере, о строке!

Поэт лишь тот, кто знает о навозе,

Об удобреньях и о чесноке!

Крепостьянову аплодируют. Он вдохновенно вытирает лысину платочком и говорит:

– Подумайте об этом, деточка. У вас есть задатки, чтобы стать поэтом. Но не уходите в формализм, в бесплодное словотворчество… Помните…

– О навозе, – едва слышно хмыкает кто-то.

– Я буду писать так, как сочту нужным, – гордо заявляет Юля.

– Что ж, – делает губы трубочкой Крепостьянов, – тогда мы вынуждены будем попросить вас покинуть ряды членов нашей литературной студии. И на публикации в альманахе вы можете не рассчитывать.

– Ну и что! – обиженно кричит Юля. – Проживу я без вашей паршивой студии! И публикации у меня будут не то, что у вас, – в изданиях получше!

– Что ж, удачи вам, деточка, – криво улыбается Крепостьянов. – Можете быть свободны. Мы вас не держим.

– Ренегатка, – шепчет кто-то Юле в спину. И глупо, и обидно.

И тогда Юля оборачивается у двери. Бросает на всех прощальный взгляд. И вдруг понимает, что ее взгляд на самом деле – луч пламени. В этом пламени члены литературной студии начинают гореть как бумажные куклы, без крика превращаясь в пепел. А на голову Крепостьянову опускается большая шаровая молния и – а-ах! – взрывается, будто лопается спелый арбуз. И странное дело – это совсем не пугает Юлю, а, наоборот, вызывает у нее злую, бодрую радость.

– Так вам и надо! – кричит Юля. – Бездарности! Я вам всем покажу!

Тут она чувствует, как кто-то деликатно трогает ее за плечо. Юля вырывается из паутины своего жутковатого сна и открывает глаза. Над ней склонилась проводница:

– Подъезжаем. Через пять минут будет станция.

– Спасибо, – бормочет Юля.

Марина тоже проснулась и взволнованно глядела в окно, за которым теперь были видны не бесконечные леса, а нагромождение домиков и коттеджей, по скученности напоминавшее пчелиные соты… Над заборами вскидывали ветки сливы и вишни, кое-где торчали подсолнухи…

– Наверное, весь Щедрый такой, – сказала Марина Юле. – Большая скучная деревня.

Наконец поезд подошел к станции. Видимо, жители или власти Щедрого не посчитали необходимым сооружать помпезный вокзал, а потому ограничились небольшой двухэтажной станцией, аккуратной, как старушечья шкатулка с бережно хранимыми письмами. На фасаде станции мозаикой было выложено название:

ЩЕДРЫЙ

Поезд совсем замедлил движение и остановился.

– Стоянка одна минута, – объявила проводница. – Поторопитесь, девочки. Давайте я помогу сумки нести.