Театральная сказка - Игорь Малышев Страница 3

– Да ты вундеркинд, я смотрю. И что, он тебе понравился? «Идиот», я имею в виду.

– Трудный текст, – серьёзно ответил тот. – Но скорее да, понравился.

Альберт хотел бы услышать ещё что-нибудь, но собеседник молчал. Мальчика сложно было назвать общительным. «Какой он… Застёгнутый на все пуговицы».

Режиссёр похлопал себя по карманам, достал трубку, закурил.

– Не возражаешь? – спросил он Мыша, но скорее для проформы.

Тот качнул головой:

– Нет. У меня отец курил.

– А где ты живёшь, если не секрет? – спросил Альберт, делая короткие тяги и раскуривая трубку.

– Неважно, – ответил мальчик. – Я больше не вернусь туда, что бы ни случилось.

– Куда, к отцу? Ты сбежал из дому? – почти уважительно протянул режиссёр.

Мальчик некоторое время отмалчивался, потом медленно выговорил:

– Давайте договоримся, что это был последний личный вопрос, который вы мне задали.

– Как скажешь, – усмехаясь, согласился Альберт. – Не подумай чего… Я просто хотел узнать, будешь ли ты приходить на спектакли и репетиции из дома или же станешь жить в театре.

– А я могу жить в вашем театре?

В голосе ребёнка впервые послышалась какая-то эмоция. Это была растерянность и неверие в свалившееся счастье.

– Можешь. Правда, там нет кровати, но мы что-нибудь придумаем.

Мыш засунул руки поглубже в карманы и, не отрывая взгляда от дороги, сказал:

– Меня это устраивает.

После чего снова «застегнулся».

Альберт кивнул.

– Вон там метро, – указал он. – Поворачиваем.

– Я без денег, – коротко бросил мальчик.

– Ничего. У меня есть карта. Вот, «Тройка». Там ещё с десяток поездок.

– Нет. Не хочу быть вам обузой.

– Можешь не переживать, одна поездка на метро меня не разорит.

– До какой станции нам ехать?

– До «Площади Революции», но можно и до «Александровского сада».

– «Площадь Революции» – красивое название… – мальчик задумался, формулируя. – Многослойное.

Альберт поглядел на ребёнка почти с гордостью: «Точно вундеркинд».

– Но всё-таки давайте пройдёмся пешком, – настоял Мыш, кутаясь в шкиперское пальтецо.

«С характером», – отметил Альберт.

От Яузы они двинулись по Садовому кольцу в сторону Таганки. Альберт ничего не говорил, ему было интересно, сколько сможет молчать этот мальчик. Оказалось, что молчать мальчик может довольно долго.

– Какой спектакль будем ставить? – спросил Мыш минут через двадцать, когда они шли по Большому Краснохолмскому мосту через Москву-реку.

– «Ганц и Гретель».

– Это же сказка для малышей!

– Ну, во-первых, у нас Театр Юного Зрителя. А во-вторых, чтоб я больше этого не слышал – «сказка для малышей»… Это спектакль для всех возрастов. Его одинаково интересно смотреть и взрослым, и детям. Что б ты знал, дело вообще не в том, какую пьесу ты играешь – взрослую, детскую, а в том, как ты играешь. В искусстве, в любом, «как» всегда важнее «что».

Он помолчал, изучая пуговицы на своём размахаистом одеянии, и добавил:

– Хотя, если разобраться, дело даже и не в этом. Тебе предстоит многое узнать. Что-то я смогу объяснить, а в чём-то тебе придётся разобраться самому, без моей помощи…

На Якиманке Альберт почувствовал, как ноют его не привыкшие к длинным прогулкам ноги.

– Может, всё-таки на метро? – снова предложил он, но увидев упрямство в глазах мальчика, не стал настаивать.

В районе Болотной набережной он решительно заявил:

– Всё. Антракт. Давай присядем, иначе я без ног останусь.

Слева от них лежал Репинский сквер.

– Да пошло оно всё к псам…

Режиссёр, не церемонясь, переступил через крошечную оградку и прямо по газону пошёл к ближайшей лавке.

– Оххх… – с наслаждением вытянул он короткие ноги и откинулся на спинку.

Искоса взглянув на мальчика, достал обтянутую кожей фляжку и, не спрашивая на этот раз позволения, сделал глоток.

Сквозь редеющую жёлтую листву кустов и деревьев виднелись тёмные скульптуры.

– Это памятник. Называется «Дети – жертвы пороков взрослых», – пояснил Альберт, заметив, что мальчик пристально смотрит в ту сторону. – Фигуры пороков – «Наркомания», «Воровство», «Садизм», «Проституция», другие… Всего тринадцать штук. Я слышал, – в голосе его послышалось сомнение, – некоторые приходят туда молиться тому пороку, которому служат. Воры, проститутки, нищие… Представляешь? И это не единственное такое место в Москве. Я недавно был на Ваганьковском кладбище и занесло меня к могиле, хотя правильнее сказать, к кенотафу – ложной могиле, Соньки Золотой Ручки. Так там весь памятник исписан! «Соня, научи, как жить», «Соня, научи воровать»… Невероятно. Я глазам своим не поверил… Сколько идиотов на свете.

– Никогда там не был, – оборвал его Мыш.

– Ты вообще москвич? – осторожно спросил режиссёр, сгибая и разгибая гудящие ноги.

– Москвич, – коротко ответил ребёнок. – Но я просил не задавать личных вопросов.

– Ладно, ладно. Как скажешь, – охотно согласился Альберт. – Ну что, пойдём? Тут недалеко осталось.

Они остановились перед небольшой, очень старой дверью дома на Раушской набережной. Невдалеке виднелся похожий на стоящего на четырёх мощных лапах ящера Большой Москворецкий мост. За ним вставал Кремль со звёздами на башнях, вишнёво отсвечивающими в лучах солнца.

Донёсся звон – били куранты.

Альберт сунул руку в карман бежевого, запачканного землёй и травой плаща, достал большой кованый ключ с резной бородкой и хитрой узорчатой ручкой. Вставил в замок и, хмурясь, стал пытаться открыть дверь.

– Вечно тут проблемы, – пробурчал он.

Прямо над головой режиссёра на прочной цепи висел фонарь, выкованный, как и ключ, мощно и узорчато.

Справа от входа висел старинный почтовый ящик с двуглавым орлом, рядом виднелось полукруглое, наглухо закрытое фанерой окошко.

– Касса, – пояснил Альберт. – Я тут продаю билеты.

По другую сторону от двери Мыш увидел застеклённую изрядно выгоревшую афишу: «Ганц и Гретель. Спектакль, переживший века. Для взрослых и детей. Сегодня и всегда». В кармане с датой и временем виднелась бумажка с надписью «Спектакли временно отменяются».

Поверх афиши висело объявление. «Требуются актёры. Мальчик и девочка 10–12 лет. Стучите в дверь. Громко».

– Мальчика надо будет вычеркнуть, – заметил Альберт.