Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК - Герман Романов Страница 3

Двое других сидящих ничего не ответили офицеру, их взгляды были безучастно направлены на черное раскисшее покрывало болотины, в которой танк увяз чуть ли не до надгусеничных полок.

— Живы будем, если батя доведет куда надо! Эй, Семен Федотыч, доведешь? Дорогу-то хорошо помнишь? — вопрос был обращен к тощему, что уже сидел на башне, нахохлившись мокрой вороной.

— Довести вас до места я доведу, — уверенно ответил пожилой танкист, но угрюмо добавил, вернее, почти выцедил слова: — Но вот убережем ли мы свои души в это полнолуние?

— Брось эту мистику, Федотыч. Не знаю, как насчет душ, но если мы останемся здесь, то либо в болоте утопят, либо сами утопимся, что вернее, потому что в плен нас брать не будут!

Уверенное заявление капитана не вызвало никаких протестов — танкисты мрачно переглянулись и засопели.

Теперь рядышком, как на лавочке, сидело уже семеро — четверо из «тридцатьчетверки» и трое вывезенных на броне из экипажа сгоревшего днем БТ-7. Все они были одеты в черные комбинезоны из плотной материи, на головы напялены привычные шлемофоны. В руках трое держали советские автоматы ППШ, а пожилой — еще малоизвестный на фронте пистолет-пулемет Судаева. Вояки очень походили на воспетых в песнях советских танкистов, если бы не малозначительные детали формы.

На плечах шестерых лежали черные погоны чуть иной формы, у четырех с лычками. У пожилого три, у вылезшего на башню следом радиста — одна. У двоих было по две лычки, да и походили они друг на друга, как два отчеканенных пятачка, только один чумазее от грязи. Так оно и было — над близнецами Кушевыми смеялись все танкисты.

Только капитан имел офицерские погоны с одним просветом и двумя вертикально прицепленными металлическими ромбиками. И нашитый на рукавах шеврон был общий для всех. Такая же, только гораздо больших размеров, раскрашенная нашлепка на башне вызывала лютый законный гнев у советских танкистов. На белом щитке был нарисован Георгиевский крест, сверху виднелась аббревиатура из четырех букв — РОНА.

— Доставай все из танка, Шмайсер! — громко приказал капитан, и радист тут же скрылся в бронированном чреве. Следом за ним нырнул и грязный до омерзения механик-водитель, напутствуемый окриком офицера:

— Попович, выгреби железки, оружие и патроны лишними не бывают, нам сейчас все сгодится, привередничать не будем, хоть и навьючимся по самые не хочу…

— То верно, Андрей! — пожилой сержант назвал офицера по имени, и никого такое обращение не покоробило. Старый солдат по молчаливому уговору имел на то полное право.

— А вы не сидите мокрыми курицами, помогайте! — тихий голос Фомина рывком поднял троих танкистов с БТ, и те тут же начали суетиться, видно, что авторитет сержанта был на должной высоте, а капитан его только поддерживал.

Сборы были недолгими, через десять минут шестерка танкистов, увешанных оружием и мешками, потянулась гуськом по болотине к высоким лесным зарослям. У «тридцатьчетверки» остался только механик-водитель, который поджег пропитанную соляркой тряпку, бросил ее внутрь танка и тут же спрыгнул с башни. Смешно выворачивая сапоги из густой болотной жижы, он побежал за остальными.

Далеко убежать он не успел, сапоги, с чавканьем погрузившись выше щиколоток в трясину, остались на месте, а тело по инерции полетело дальше. Под негромкие смешки товарищей он повалился в болотину, погрузившись в нее с головой. И вовремя — внутри корпуса громыхнуло, из башни выплеснуло густой клубок дыма, а затем заплясали языки пламени. Механик вынырнул, встал на ноги, по очереди выудил сапоги, вылил из них бурую мутную воду и с руганью, отплевываясь грязью, заспешил вслед за своими товарищами.

А те уже занимались вырубанием тонких и длинных осин, отсекая топориком и ножами ветки. Через десять минут в руках каждого было по длинной жерди, и такая же была оставлена для подошедшего.

— Робяты, вы мне все в сыновья годитесь, а потому слушайте меня внимательно. Безо всяких шуток. Эта гать под болотину двадцать лет назад ушла, хорошо так ушла… — тихо сказал Фомин, сплюнул и смахнул мокрым рукавом капли с лица. — Если жить хотите, идите за мной след в след. И слегой на гать упирайтесь — будет твердо, ступайте смело. Если слега уйдет, то в опаске будьте. Шаг в сторону, и смерть ваша неминучая. На этой гати мой отец в тридцать пятом утоп, когда от чекистов спасался, а он этой трясиной неоднократно хаживал. Понятно?

Фомин обвел всех взглядом. Парни не то что стали серьезными, они побледнели. Но тут же стали еще бледнее — до заболоченного леса донесся гул танковых дизелей, а его-то танкисты определили сразу.

— Они в двух верстах, — задумчиво произнес пожилой сержант, — но идти нам всего сотню шагов, вон до тех елей. Если не успеем, то нас просто порежут из пулеметов. А потому так — не останавливаться, кто попадет в трясину, того не спасать, ибо если не утопнете, то всех порешат. Там остров, отсидимся. За мной Шмайсер и ты, Попович. В середке пойдет капитан, смотри за гулом. Потом близнята. Ты, Шмаков, самый здоровый из нас, а потому замыкающим будешь! Пошли, сынки!

Фомин перекрестился и с невысокого бережка шагнул в черную жижу, которая плеснула перед ногами. Погрузился по бедра и медленно пошел, продираясь, тыкая слегой перед собой. За ним шагнул следующий, потом осторожным гуськом потянулись и другие…

— Ай, у-у!!! — отчаянный вопль потряс застоявшийся болотный воздух.

Фомин обернулся — из трясины торчала голова замыкающего, он нелепо пытался опереться на черную вязкую муть, но руки сразу уходили в жижу. Шест торчал от него в каком-то метре, но вот дотянуться несчастный не мог. Хуже того — движение группы застопорилось, и все остальные стали пока незаметно, по чуть-чуть, уходить в жижу.

— Не стоять, вперед!!! — во все горло заорал он. — Под вами гать уходит, не стоять! Близнята! Не сметь, вперед!

Кричать дальше не было резона — он сам погрузился по пояс. А потому Фомин оперся на слегу — та выдержала, и он смог вытянуть ногу из засасывающей темноты и сделать шаг. Потом другой, третий, и от сердца отлегло.

Заливаемые потом и дождем глаза уже видели каждую трещинку на обгоревшем огромном пне, на лапоть левее и все — гать закончится. Всего-то пройти два десятка шагов, но каких шагов. Сзади слышались хрипы, стоны, ругань — идут за ним, идут парни, не стоят.

— Бра… Бу…

Фомин сплюнул, дыша с хрипом, как загнанная лошадь. И так было понятно, что эти звуки стали последними в жизни Шмакова, и в который раз он удивился, что дар никогда не обманывает. Никогда…

Он с невероятным трудом сделал еще три шага и ухватился за пень. Крепко сжал почерневший обрубок руками, рывком выдернул уже немолодое тело из зловредной жижы, которая не желала отпускать свою жертву.

Выдохнув с шумом, протянул руку Шмайсеру, который тут же за нее вцепился, как клещ. А глаза уже обшарили оставшихся четверых, что с хрипом и кровавой пеной на губах рвались к заветному пню. Но вот то, что происходило на другой стороне, ему, Фомину, бывалому солдату, явно не понравилось.