Человек без души - Игорь Борисенко Страница 3

Мюриэлла совсем ненадолго пережила дочь. Опомнившись от припадка и ужаснувшись содеянному, а может, и продолжая безумствовать, она взбежала на самый верх правой башни, смотровая площадка которой уцелела после штурма. С нее, с высоты в пятьдесят локтей, Мюриэлла бросилась вниз и разбилась о выглаженную ветром и дождями каменную площадку у подножия. Кухарка пыталась не пустить Дальвига наружу, но он, к тому времени переставший плакать, вырвался и встал над беспорядочной кучей тряпья, в которую превратилась мать. Две ноги, худые, белые, похожие на сломанные восковые свечи, торчали из-под задравшегося подола, и черная лужа крови ползла между камней, по бороздкам, проглоданным стекавшими здесь с башенной стены дождевыми стоками. Равнодушно, неостановимо кровавые щупальца продвигались вперед и поглощали редкие травинки, пробившиеся в трещины мостовой. Дальвиг подумал, что он сам тоже похож на такую былинку, которую пригибает и хоронит под собой волна черной крови… Однако теперь он уже не плакал – может, потому, что мать он в своих мыслях похоронил уже давным-давно?

Несколько дней после двойной смерти – матери и сестры. – Дальвиг ничего не ел и не говорил. Почти все время он просиживал на смотровой площадке, той, откуда бросилась Мюриэлла. Иногда он вставал и подходил к краю, перегибался через парапет и смотрел вниз, на маленькое пятно, которое не могли смыть пять ведер воды, вылитых туда мужем кухарки. Он думал, что прыгнуть туда, на твердые и холодные камни – это тоже смелость, тоже поступок, и не важно, совершает ли его сумасшедший или владеющий разумом человек. Это свобода от этого мира, но он, Дальвиг, не мог позволить себе такой свободы. Тогда он поднимал взгляд и с ненавистью разглядывал окрестности. Утром его неопрятные локоны трепал холодный западный ветер, а вечером ласкал теплый восточный ветерок. Светило ли солнце, накрапывал ли дождик, Дальвиг думал лишь об одном. Ни эти темные рощи буков, осин и елей, ни змеящиеся в оврагах илистые речки, ни мшистые камни на вершинах холмов не запомнят страданий и смертей, случившихся внутри стен замка Беорн. Им все равно. Они стояли, текли и лежали за сотни лет до того, как родился самый старый из здешних людей, и будут так же стоять, течь и лежать еще сотни лет. Они равнодушны и мертвы от рождения. Они не будут мстить врагам и не поймут ярости, каждое мгновение бурлящей в душе Дальвига.

Наконец, когда его уже шатало от голода и недосыпания, когда в голове начали звучать непонятные голоса, а перед глазами плавали неясные тени, он спустился вниз, в свою комнату, и вынул из-под подушки короткую прядь серых волос. Он срезал ее мокрой, с маленькой головки покойной сестры перед тем, как ее зарыли на большом замковом кладбище, в одной могиле с матерью. Перемотав локон грубой суконной нитью, Дальвиг повесил ее на шею и произнес страшную клятву, целиком придуманную им самим. Он обещал покойникам, наполнявшим пустые комнаты, что все убийцы и мучители будут отомщены.

Тогда тоже была страшная черная ночь, только гроза бушевала где-то далеко за горизонтом, отмечая его частыми, но слабыми всполохами. Сейчас, когда горькие воспоминания переполняли Дальвига, она помогала ему своей яростью. Он ни на мгновение не закрывал глаз: черные и белые пятна, тьма и яркий свет сменяли в них друг друга с ужасающей быстротой. Огромная молния, похожая на выпрыгнувшего из-за туч паука, разбросала длинные кривые лапы по всем сторонам света. Они ветвились, своими кончиками порождая новые разряды, пробегая по небу в самые дальние уголки замысловатыми стежками. Потом раздался оглушительный грохот, состоявший из нескольких четко различимых последовательных ударов, словно кто-то торжественно бил по самому небесному куполу. Замок затрясся, будто собираясь наконец развалиться на куски, и перед застывшим взором Дальвига на месте исчезнувшего паука вдруг родилась гигантская, перечеркнувшая небо по диагонали черная молния!

Отшатнувшись, Дальвиг вскочил на ноги и едва не упал, поскользнувшись в натекшей с подоконника луже. Отступая в глубь комнаты, он опустил голову вниз, тряся ею из стороны в сторону и отчаянно протирая глаза. Ему не могло показаться! Да, это был знак, посланный неведомо кем, с неведомой целью. Всем метаниям разума, всем яростным порывам некуда да течь, кроме одного опасного русла. Теперь, после полученного от высших сил, от самой судьбы знака, ничто не сможет изменить его решения, принятого после долгих размышлений. В самое ближайшее время Дальвиг собирался стать Черным Магом.

Крайл был большим городом, хотя, окажись человек из иных мест на его окраине, он мог бы подумать, что попал в деревню. Скопище низких деревянных домов с крышами в лучшем случае из потемневших от старости березовых плашек, а чаще – из соломы мерзкого вида и запаха. Никаких защитных стен, рвов, пограничных застав с солдатами… Крайл спокойно и мирно жил уже много лет под дланями Императора и Бога-Облака.

Издалека, с вершин лежавших рядом холмов, город казался черным пятном сажи на яркой зелени окрестных лесов и полей. По мере приближения он не становился лучше. Напротив, стойкий запах топимых чем попало – от вонючего болотного торфа до конского кизяка – печей, выворачивающий живот дурман выгребных ям и помойных канав выбирался с крайних улочек города далеко по его окрестностям. Это было плохое место, но, к счастью для себя, Дальвиг редко бывал здесь. Город предназначен для того, чтобы тратить деньги, а нищий сын покойного Кобоса их не имел.

Пока невзрачный пегий конек, один из двух в хозяйстве Дальвига, неспешно передвигал копыта по кое-как замощенным улицам, юноша разглядывал дома и людей. Иногда – с любопытством, чаще – с отвращением. После кривобоких домишек отбросов городского общества, сложенных из гнилых бревен халуп с торчащими из стен прядями зеленого мха, с прокопченными окнами размером в пару ладоней, начались кварталы побогаче. Исчезли многочисленные оборванцы, шнырявшие, сидевшие, лежавшие на пыльных обочинах. Теперь по тротуарам, возникшим на месте пылевых залежей, шли ремесленники в грязных, но добротных рабочих одеждах, толстые домохозяйки в непременных голубых фартуках и хитроумно завязанных на головах розовых шарфах. Дети выглядели более сытыми и играли поодаль от улиц, в глубине дворов – в ножички, бабки или салки. Стены у здешних домов почти всегда были каменные и поднимались на высоту двух или трех этажей. К крышам тянулись деревянные лотки для отвода дождевой воды, а в тротуарах, у стен, были пробиты аккуратные сточные канавы. Нигде не было и следа помоев или какого-то мусора. То тут, то там у стен качались вывески с безыскусно намалеванными рисунками и корявыми буквами. Дальвиг, к своему счастью (увы, весьма сомнительная удача, учитывая остальные невзгоды), успел как следует научиться читать и считать к той поре, когда учить его оказалось некому. Он позволял себе снисходительно усмехнуться, видя надпись вроде «Любеснае угащение Старова Лисса» или «Нажи луччей заточьки». Миновать таверну или подвальный кабачок таким же манером не удавалось. С утра, отправившись в путь, Дальвиг выпил лишь стакан молока с куском вчерашней булки, и теперь зверски хотел есть. Увы, те жалкие несколько серебряных монет, которые он скопил чуть ли не за всю прошедшую жизнь, нужно было хранить до самого последнего момента. Кругом же как нарочно витали ароматы печенных на углях рыб, истекающих салом копченых окороков, румяных пирогов с самыми разнообразными начинками и свежего пива на меду. Хозяева заведений, словно сговорившись, выносили яства на улицу и для пущего эффекта нанимали специальных людей, которые громко и складно нахваливали еду и питье.