Король-Беда и Красная Ведьма - Наталия Ипатова Страница 3

— А закляну-ка я тебя, пожалуй, на победу, — молвил король. — В самом деле, какой смысл отдавать подобное достояние слабаку? С каждой одержанной тобой победой сила твоя будет разворачиваться и расти и нести тебя на своих крыльях. Если же ты дашь себя одолеть… ну что ж, тогда все придется начинать заново. Видишь, как много от самого тебя зависит? Выиграешь — возвысишься, проиграешь — упадешь.

— Прикосновение к крови мага уже само по себе способно оделить силой, — продолжал из-под полога слабеющий шелестящий голос. — Но без заклятия она станет неуправляемой. Тебе это не надо. Поставь кубок перед собой, вот так…

Он опустил кровоточащую руку рядом с собой, и темнота поплыла по ткани, пятная ее, как зло — девственный мир.

— Смочи пальцы. Коснись ими глаз. Это придаст силы твоему взгляду. Теперь увлажни ладони, это сделает сильными руки. Иногда тебе придется доказывать правоту собственной физической силой. Теперь язык. Я хочу, чтобы ты умел единым словом повергать города. Теперь сделай глоток и постарайся, чтоб тебя не вывернуло. Для того чтобы править миром, ты должен обладать крепким здоровьем!

Как странно. Чем дальше заходил ритуал, тем легче было принцу выполнять условия короля. Практически не творя над собой никакого насилия, он отхлебнул из серебряной чаши густеющей крови.

— Я ничего не чувствую, — сказал он. — Никаких изменений.

Старик, похожий на питона, с лицом как череп, ухмыльнулся ему в глаза.

— В тебе поселились безудержные бесы. Но они спят. После… — он сделал рукой слабый жест, сказавший наконец о том, как он близок к своему последнему рубежу, — после первой победы, не раньше! Кстати, я забыл… Как тебя зовут?

— Рэнди… Рэндалл Баккара… — Губы мальчишки изогнулись, и он с усмешкой выговорил: — Го-су-дарь отец мой.

— Пока не уходи… Рэндалл. Я еще не закончил. Мне еще надобно передать тебе, для чего, собственно, мы городим весь этот сыр-бор. Сядь здесь и жди.

Он откинулся наконец на подушки и позволил своему телу расслабиться, словно растечься по царскому ложу. Закрыл глаза, зная, что уже не откроет их. Он, Рутгер Баккара, прозванный Ужасным, сделал свое дело и готов получить свободу. Он не верил, что душа его пойдет в ад, ибо хоть и верил в магию, но не верил в существование души.

Он пустился мыслью по иным тропам, выпустил ее из груды стесненных строений, именуемых дворцом, где уже много лет, с тех пор как он добился всего, до чего смог додуматься, безвылазно томился его дух, где маялись бездельем его собственные безудержные бесы, и пустил ее по улочкам, по дорогам, по лесам и полям. У него была тайна, в какой он постеснялся бы признаться словами. Король-Чудовище любил свою землю.

Северная Страна. Большая, ибо он не удовольствовался бы малым. Холодная, большую часть года скованная льдом, закутанная в снега, как юная принцесса в горностаи. Изысканные изморозные кружева, дымки испарений над проталинами, грачи с их гнездами в еще голых ветвях и их варварские вопли, бодрящие дух пуще любого дамского угодника-соловья. Хруст утреннего льда под ногами и вода с утра такая, что зубы ломит. Пар от конских боков, да что там, даже пар от навоза! Божественно, как колокольный звон на заре. Еще была живая суета торговых рядов и города, старые — полные тайн, и новые — полные надежд. Еда. Мясное и печеное, все остро пахнущее, все горячее, насыщенное вкусом, все испускающее этот так любимый им белый пар! Он представил себя сидящим в санях, под медвежьей шкурой, да так явно, что мороз начал пощипывать скулы и снег заскрипел под стальными полозьями. Он был один в этих санях. Наконец-то и в кои-то веки — один, принадлежащий лишь себе и своим желаниям. Четверка вороных неслась, звеня бубенчиками, вдаль и вдаль, комья голубого снега летели из-под копыт. И слава богу, он уходил, оставляя позади их всех с их дрязгами, осточертевшими ему еще при жизни. Он летел по заснеженной равнине, а потом парил над нею, думая о том, что неожиданно оказалось способно напоследок согреть его оледеневшее "я". «Мой мальчик, мой сын, мое продолжение…»

Декорации, как это ни странно, не слишком изменились. Только, как говорится, труба стала пониже да дым — пожиже. Точно так же, как у смертного ложа Ужасного Короля, источник света обрисовывал вокруг себя пятачок видимости, за пределами которого теснилась тьма. Вот только пряные травяные запахи были здесь резче, стены за пределами освещенной зоны угадывались не каменные, вобравшие в себя свинцовый холод зимы, а бревенчатые, прогретые, черные от копоти и смолы, добротные, знававшие лучшие времена, да и сами в наследство от них оставшиеся. Были когда-то в семье мужики, способные срубить этакую хату.

Да вот еще суеты здесь было побольше. Не короли, могли себе и позволить. Аккурат в тот час, когда Король-Чудовище стоял перед разверстой могилой, повитуха Ува потела, помогая родиться новой жизни и вовсю поминая неладну мать. В профессиональной карьере Увы насчитывалось не так уж много неудач, во всяком случае, она не без оснований гордилась своей репутацией, однако этот раз заставлял ее задуматься о пользе смирения и о том еще, что все касательно женских дел находится в руках божьей матери и заступницы милосердной Йолы. Вот уж воистину, ежели плуг с самого начала пойдет не так, то и не жди, что борозда выйдет прямо.

Вообще Ува на дому не работала. Привыкла, что ко времени или по скорой нужде приглашали ее в дом, угощали все время, покуда она там пребывала, в случае успешного исхода наливали чарочку и щедро одаривали за труды. Настолько щедро, что своего хозяйства она не вела. И так все было: и мясо по холодам, и пива жбанчик, и ларчик с цветными платками, и даже денежка под половицей. На этот же раз счастье буквально привалило к порогу. Самым брюхом.

Схватки начались давно, были сильными и, судя по сдавленным стонам, болезненными, и воды уже отошли. Грех было бросить бабу в сугробе, ясно ведь, на чью совесть легли бы две жизни. Помогла бы уж, чем могла, даже если бы не обнаружилась в скрюченной полузамерзшей руке серебряная денежка, подлинная, согласно пробе на зуб, так что формально Ува внакладе не оставалась.

Дитя греха стремилось на свет, это ясно. Законных-то по-установленному, в своей постели рожают. Уже в хате Ува рассмотрела, что баба молодая и шуба на ней богатая, в пол. Шапки не было, в смоляных волосах снег, а глаза в таких темных кругах, что за банного луня могла бы сойти, детей да девок пугать в темную ночь. Черная масть в этих краях ох как редка: все больше белесые да рыжие, темно-русый волос аж за версту видать, а тут диво такое, аж в синеву, в вороний отлив.

Опытный глаз подсказал: медлить нельзя. Раскатала на столе холст, вытряхнула чуть живую гостью из шубы да из платья, алого, словно грех, взгромоздила на стол, благо молода была еще и здорова, метнула котел на огонь, повязалась кругом тряпкой, чтоб платья не испоганить, и приступила денежку отрабатывать.

Близко стоял у огня стол, да заметила повитуха, что сторонится свет страдающей бабы, словно стороной ее обходит, по закраине, и не видно толком ничего, что видеть надобно. Вот тогда первый раз пожалела Ува, что отворила дверь в неурочный час. Пожалела — и испугалась мысли этой, трусливой и подлой. Вот только… не раз еще ей пришлось о доброте своей пожалеть.