Метро 2033. Муос - Захар Петров Страница 3

Многие из собравшихся были людьми старшего поколения и помнили, что такое радио. Они с надеждой смотрели на безобразную конструкцию без корпуса с несколькими тумблерами и ручками регулировки, выведенными на какую-то панель. Как бы хотелось этим людям, чтобы после щелчка в тесную рубку ворвалась давно забытая какофония перебивающих друг друга радиостанций: музыка, новости, спорт… Это означало бы возможность их спасения и возврата в прежнюю жизнь. Игорь, вслушиваясь, как и все, в шипение эфира, обвел взглядом лица присутствующих. Они были напряженными и торжественными. Лишь Степаныч опустил глаза и почему-то виновато насупился. Из приемника доносились только громкий шум и треск, то есть, говоря профессиональным языком, «фон» и «помехи». Со слов спецов, помех снаружи во много раз больше, чем на глубине метро. Радиомастер стал нервно крутить ручку настройки частоты. Вдруг помехи прекратились, и из динамиков донесся ритмичный звук: «Тум-Тум-Тум… Хр-р-р». Словно кто-то стучал по включенному микрофону. Эта череда звуков повторилась с небольшим интервалом. Все замерли, как будто ожидая, что приветливый голос произнесет, как бывало: «Внимание! Начинаем нашу передачу…». Но в тишине лишь уныло раздавались одни и те же необъяснимые ритмичные щелчки. Через некоторое время «красный» радиомеханик высказал общую догадку:

— Это и не люди… Чертовщина какая-то…

Степаныч продолжал поиски, крутя ручку настройки до упора и потом обратно — медленно, миллиметр за миллиметром. Затем быстрее. И еще раз медленно. Опять ничего. Ничего, кроме помех и монотонного нечеловеческого сигнала на одной и той же частоте. В течение часа под нетерпеливым наблюдением присутствующих оба спеца что-то подкручивали и подтягивали в самом приемнике и даже иногда постукивали по нему от безнадеги. Ничего, кроме странного сигнала! «Красный» радиомастер робко сказал:

— Может, что-то с антенной? — хотя и сам понимал абсурдность этого предположения. Прием сигнала шел именно через антенну, а значит, как раз она тут ни при чем.

Еще минут пять общего молчания под шум помех из приемника. Первым не выдержал военный чин, приглашенный на сеанс.

— Я говорил, что все это бред! Сколько затрачено средств, погибли люди! И все из-за чьей-то сумасбродной прихоти! — Он сердито глянул на ученых.

— Мы не для себя старались, — робко парировал один из них.

— Может, попробовать по второму варианту? — поддержал другой.

— И не надейтесь! — отрезал военный. — Я буду настаивать на прекращении проекта и привлечении виновных к ответственности.

Выходя, он многозначительно посмотрел на Расанова.

Долгие часы радиомеханики бороздили эфир в надежде выудить оттуда хоть что-то. Ученые, теряя надежду и терпение, один за другим тоже покидали рубку.

В полночь особист, до этого невозмутимо наблюдавший происходящее, резко встал и сказал «красному» радиомеханику:

— Нам пора… Потрудитесь обдумать, что вы доложите товарищу Москвину, — и удалился. Тот, растерянно пожав руки своему коллеге и Игорьку, поспешил за «товарищем».

Расанов молчал, время от времени по-детски грызя ногти. Потом вздохнул, подошел к Степанычу, пожал ему руку и тихо сказал:

— Ничего, еще не все потеряно. Главное — не отчаиваться.

На Игорька он даже не взглянул.

Игорь с наставником, не оправдавшие надежд, пришибленные, остались вдвоем. Они, сменяя друг друга, еще двое суток сканировали эфир. На третий день в рубку зашел один из ученых и, хмуро поздоровавшись, сообщил:

— Правительство отказало в поддержке проекту «Цивилизация». Оно считает проект безнадежным. Нам не разрешено больше использовать штатных сотрудников. Вам, Николай Степанович, придется немедленно вернуться к своей прежней работе. Но Расанову удалось уговорить Главу продолжать прослушивание в ближайшее время. Поэтому начальником рубки назначаешься ты, — ученый неожиданно повернулся к Игорю.

Тот ошалело смотрел на него, пытаясь определить, с иронией говорит «начальник рубки» или всерьез.

* * *

Сначала сирота Игорь Кудрявцев обрадовался такому ответственному назначению. Но потом вспомнил, что все, что ни случается в его жизни, бывает только к худшему. Он тяжело вздохнул и тупо уставился на шипящий приемник.

Игоря, когда он был еще маленьким, забрали с Тверской — одной из станций, на которой к власти пришли фашисты. Он мало что помнил из своего детства. Например, совершенно не помнил лица матери. На его месте в памяти всегда возникал расплывчатый полуовал. Но вот ее густые светло-русые волосы Игорь помнил хорошо. Так же хорошо, как и черную униформу матери и красно-белую повязку с черной трехлучевой свастикой на рукаве. А еще помнил ласковые руки и ласковый голос, когда она пела ему какие-то песенки. Сына она обычно называла Игорек. И вообще, образ матери у Кудрявцева никак не вязался с теми представлениями о фашистах, которые рисовали в своих рассказах ветераны Полиса. Он считал бы их россказни неправдой, но память упрямо хранила один случай.

Игорь почти всегда по вечерам встречал мать с работы. Она выходила из двери, ведущей в какой-то коридор в дальнем конце перрона их станции. В тот коридор никого не пускали. Иногда оттуда слышались приглушенные, леденящие кровь, почти нечеловеческие крики.

Он дожидался мать у двери. Женщина выходила, ласково ему улыбалась, радостно брала на руки. Когда Игорь спрашивал, кто там кричит, мать отвечала, что это «плохие». Иногда она их называла «чурками». Для шестилетнего мальчика этого было достаточно. Воображение превращало этих чурок в страшных монстров.

Но однажды Игорь попал внутрь. В этот вечер дверь «маминой работы» была открыта. У входа стояли два охранника в черной форме. Обычно они находились за дверью и запирали ее изнутри. Сейчас оба вышли и ругались с каким-то рабочим, пытавшимся протолкнуть в дверь тележку. Тележка не лезла, и охранники благим матом орали на рабочего, потом вытолкали тележку и стали пинками прогонять бедолагу. Охранники привыкли к тому, что Игорь постоянно ошивается возле двери, и поэтому на него не обращали никакого внимания. В этот-то момент мальчик и проскользнул в коридор.

Он забежал в ближнюю комнату и увидел свою мать. Та была в белом халате, испачканном кровью. Мать и еще двое мужчин в таких же халатах склонились над почти голой и удивительно смуглой девочкой, привязанной к какому-то странному железному стулу. Девочка была лет шести. Ремни жестко притягивали ее к сиденью, не давая возможности пошевелиться. Выше уровня глаз черепная коробка девочки была срезана. На столике в лужице крови лежал верх черепа с пышной копной удивительно черных волос. Таких Игорь еще никогда не видел.

Девочка не могла кричать — у нее во рту торчал резиновый кляп, поверх которого шел еще один ремень, жестко вжимавший кляп в рот, а вместе с ним и прижимавший голову ребенка к подголовнику стула. Но девчушка, похоже, была в сознании. На окровавленном лице застыли ужас и невыносимая мука, глаза, казалось, сейчас вылезут из орбит.

Девочка увидела Игорька и как-то встрепенулась. Мать повернула голову, побледнела и зло крикнула: «Пошел вон!». Игорь не мог пошевелиться. Мать резко вытерла окровавленные руки в перчатках о свой халат, подошла к Игорьку, схватила его за руку, вытолкнула из операционной и потащила по коридору. Оба охранника, прогнав рабочего, удовлетворенно возвращались к посту. Увидев Игорька с матерью, они перепугались. Мать вывела Игорька из коридора и сдержанно сказала: «Жди меня дома». Игорь побежал со всех ног. До него доносилось, как мама, его ласковая добрая мама, кричала на охранников такими словами, которых он от нее раньше никогда не слышал.