Побег из преисподней - Юлия Галанина Страница 3

А тут опекун свалился на двор мамушки. Прямо с неба На покрытом попоной коне. И с крыльями. Не опекун, коняга И второй рядом с ним, тоже на пегасе. Глухой шлем золотой насечкой изукрашен, бархатный плащ за плечами вьется, шпоры в алмазах. Важный человек, сразу понятно. Опекун-то попроще, и одежду будто кто пожевал, и плащ словно молью потрачен.

Все подкидыши сбежались на эдакое диво посмотреть. У Рету сердце словно иглой кольнуло — он сразу понял, что шиш теперь научится кожи красить, по его душу эта парочка Малышню от коней отогнал, чтоб под копыта не попали, глупые, а сам — прямиком в розовые кусты, которые у мамушки Лаиды перед окном главной комнаты посажены были. Розы — они же пахнут приятно — все ж таки запах свинарника если не перебьют, так облагородят. И с важными людьми можно солидно поговорить: в комнате чистота, салфеточки кругом вязаные, за окошком розы головками важно так колыхают, сплошной плезир и утонченность. Малышня пукает вволю и какает, где нужда застала, в задней половине дома, там, где полы глинобитные, хоть тараном их охаживай, охапки сена вместо постелей и никаких тебе грязь собирающих салфеточек.

Всю шкурку себе Рету о розовые шипы ободрал, но под окно пробрался. Как раз конец разговора застал, где кто-то из прилетевших с мамушкой Лаидой окончательно расплачивался за содержание мальчика все эти годы. А когда мамушка Лаида на кухню за вином пошла, чтобы господа с дороги угостились, один другому сообщил:

— Ну вот, мальчик вырос, теперь его выучить надо как следует. Отесать. Госпожа Лаида дело знает, ребятишки у нее редко мрут. Но никаких наук постигнуть здесь они не могут, зверята зверятами. А вы должны мне сделать из него человека. И не простого, а светского.

Рету как такое услышал, хотел сразу деру дать, да в кустах застрял, в колючках. А когда выпутался — оба господина тут как тут.

Тот, у которого шпоры алмазные, который шлема так и не снял даже в доме, хвать Рету за шиворот и на седло ко второму забросил. Тот лишь принюхался и носом дернул брезгливо (ну свинками пахло, как обычно, только если всю правду говорить, то и розами тоже немножко, не зря же Рету в кустах мучился!).

Рету хотел с седла мамушке Лаиде и ребятам помахать гордо — все ж таки не каждый день на крылатого коня забираешься, — а второй процедил глухо:

— Держись обеими руками, придурок, свалишься.

И земля осталась где-то далеко-далеко внизу.

И как-то сразу они с опекуном новым не сошлись. А у Рету так сложилось — о ком хорошо вспоминается, тот с именем, а так — нет. У опекуна имени нет. И у мага тоже нет. А у конюха — есть, конюха Гербертом зовут.

Сначала Рету слишком солоно с непривычки пришлось, заболел даже. Лихорадкой разбило, неделю не мог ни голову от подушки оторвать, ни руки-ноги поднять. Словно силы кто-то забрал.

Потом-то он в опекуне разобрался, как выздоровел. Тот за его обучение и воспитание от нужды взялся. Так-то человек неплохой, благородный и образованный. Без платка, кружевами обшитого, за порог не ступит. Да только на винцо слабый да на всякие развлечения. Он свой замок-то, видно, спустил, а кому его благородство без замка сдалось? И деньги закончились. И даже — о ужас! — платки кружевные. (Опекун как-то набрался, размяк, давай вспоминать и плакать, как он последний платок стирал каждый день собственными ручками и сушил на веревочке над кроватью, привязывая за один край к себе ниткой, чтобы не спер никто ночью, а в той ночлежке, где он обитал, это запросто!)

А тут деньги посулили за плевую, если разобраться, работенку. Он и купился.

Только рано радовался.

Денег все равно давали мало, меньше, чем он тратить привык. Опять же велели жить в этом захолустье, где не разгуляешься. Собутыльники грубые, девицы уличные — страшные. Все красивые давно в столицу укатили, чего им тут сидеть, раз даже гарнизона нет. Опекун злился на весь белый свет и в первую голову, конечно, на Рету. Ни на ком другом злость-то он сорвать не мог — а хотел до поросячьего визга. Но топни ногой на здешнего грубияна — он тебе в ответ не по-благородному, по-простому в харю кулачищем засветит. Опекун раз попробовал — с такой дулей под глазом домой вернулся, без фонаря светила. Выпорол плеткой воспитанника — ему и полегчало, вроде как и обидчику отомстил.

С другой стороны, он Рету боялся. Не самого, а невежества его. Потому что тот, в шлеме, сразу ему сказал — не облагородишь мальчишку, как полагается, пожалеешь, что вообще родился.

Поэтому за ученье Рету опекун всерьез взялся с самого начала И сам учил, и учителей нанимал.

Сам учил тому, в чем разбирался. Счету, например. Про богов Невендаара, про земли разные. Про то, что сморкаться в обществе нельзя и тыкать пальцем неприлично. Обещал, когда Рету подрастет, рассказать, какие кабаки в столице Империи самые лучшие, как правильно благородный человек должен вино заказывать и какую закуску к нему требовать.

Чтобы Рету читал и писал и немного в магии соображал, опекун отдал его в обучение городскому магу.

Чтобы в лекарствах разбирался — отправлял два раза в неделю к служке в монастырь.

А самое главное, договорился с гарнизонным конюхом Гербертом, который остался в городке, потому что и так за всю жизнь намотался по крепостям, так вот с ним договорился, что тот Рету будет мечному бою обучать, пешему и конному. С конным боем пока ничего не вышло, а мечом теперь Рету махал каждый день. Это было куда приятнее и письма, и счета.

Но драться опекун разохотился, за любую провинность сек то плеткой, то розгой.

Иногда, ночами, Рету мечтал, на звезды в чердачном окне смотрел.

Все думал, кто он? В городке, бывало, судачили, что вот, мол, у короля Вергилия маленький сын в путешествии погиб, орки на отряд напали. И что обезумевший король прошел с войсками, спалил селения, взял орочьего главаря в плен, заточил в башне и теперь каждый вечер самолично ему пятки поджаривает на медленном огне. Рету думал, а вдруг сын короля не погиб, а спасся, а вдруг это он, Рету…

Умом-то он понимал, что сказки это. Сын короля, ага. Этих сынов у матушки Лаиды было как поросят. Бастард он скорее всего. Какой-нибудь папаша из благородных, только не такой спившийся, как опекун, с достатком, заделал уличной девке ребеночка, а воспитание не позволяет отпрыска просто так забыть. Матушка Лаида иногда рассказывала: такие господа, а самим им пачкаться неохота, дают деньги людям, навроде того в шлеме, чтобы они все обстряпали. И сердцу приятно, что не забыл кровиночку, и глаз подпорченное потомство не мозолит, учится наукам и прочему.

Рету выбрался из магова кресла, подошел к старому зеркалу, что на стене висело. Пыль смахнул и оглядел себя. Глаза угрюмые, волосы темные, росту пока не очень большого. Вот и гадай, в папу или в маму удался, когда ни папы, ни мамы… Да ну его, начнешь этим голову забивать — вообще никакой жизни не будет.

Раньше хоть плата за его обучение приходила день в день, а потом вдруг начались перебои… И тут-то опекун озверел совсем. Деньги-то он, по большей части, пропивал, не думая, на черный день не складывая. Верил, что скоро его вместе с воспитанником в столицу вывезут, знания подкидыша проверять. И там окончательно рассчитаются. А тут вдруг понял — случись чего, и как из городка выбраться? Как до столицы добраться?