Мятеж на окраине галактики - Роман Злотников Страница 3

Тарвес, спокойно сидевший в ногах Чокнутой, вскинул голову и, быстро стрельнув глазами по сторонам, воровато кивнул Уимону, а затем змеиным жестом засунул грязную пятерню под драную шаль неопределенного цвета, намотанную поверх лохмотьев, прикрывавших бедра женщины. Уимон зачарованно смотрел на его геройские действия. Но Тарвес, поймав его взгляд, сердито мотнул головой. Уимон торопливо отвернулся, старательно уставившись на два ближних входа в куклос. Чокнутая Долорес вздрогнула и, испустив изумленный вздох, подняла голову. Уимон оглянулся. Худая фигурка Тарвеса стремительно удалялась в сторону Барьера. Уимон виновато съежился. Хотя он не сделал ничего плохого, вид мчащегося Тарвеса подействовал на него как спусковой рычаг арбалета. И Уимон, вскочив, припустил за ним.

Никто не помнил, сколько лет их куклосу, но все в округе признавали, что он был самым старым. И его Барьер был уже стар, в его гуще успели образоваться относительно широкие проходы. Достаточно широкие для того, чтобы проскользнуть двум шустрым пятилетним пацанам.

Этот проход был им давно знаком. Мальчики пользовались им часто. Он был слишком мал, чтобы в него мог протиснуться кто-то из взрослых или даже старших детей, и подходил почти к самой внешней границе Барьера. Так что не должно было возникнуть никаких затруднений с тем, чтобы спрятаться. Тем более от Чокнутой Долорес. Но то ли они несколько подросли с тех пор, как лазили сюда в прошлый раз, то ли просто Уимон оказался менее осторожным или ловким, чем Тарвес, но, когда мальчишки, торопливо перебирая руками и ногами, добрались до своего заветного места у поворота, Уимон почувствовал, как кожу на левом плече начинает слегка покалывать. Он было скосил глаза, собираясь получше рассмотреть, куда попала капля яда, но тут Тарвес остановился и, блестя глазами, повернулся к нему. Уимон решил наплевать на всякие капли. Первый раз, что ли?

— Ну что?

Тарвес торжествующе захихикал:

— У нее там волосы… и мокро.

Уимон недоверчиво покачал головой:

— А может, она… ну это… пи-пи?

Тарвес с сомнением поднес руку к носу и, шумно втянув воздух, покачал головой:

— Может, и так, только… не совсем. Во, понюхай. — Он сунул пятерню под нос Уимону.

Мальчик осторожно обнюхал еще влажные пальцы. Сквозь резко-кислый запах мочи пробивался еще какой-то необычный запах.

Тарвес скривился в своей любимой ухмылочке и произнес:

— Ну, вроде как от Лии, когда она вспотеет, ну, после того, как они с Нумром… — он двусмысленно хихикнул.

Уимон глубокомысленно кивнул. Спальная комната в куклосе была одна на всех, и, хотя дети спали за занавеской, от запахов и звуков она не защищала. Да и дыр в ней было предостаточно. Тарвес еще раз поднес свою растопыренную пятерню к носу, подержал, а потом лизнул. Уимон заинтересованно уставился на него. Тарвес поморщился и сплюнул.

— Не понимаю, почему Нумр все время лижет Лии это место? По-моему, гадость. А может, это не тот запах? Может, она пахнет по-другому потому, что она «дикая»?..

— Какая же Долорес «дикая»? — не согласился Уимон. — Она же живет в куклосе.

Тарвес хмыкнул:

— Ну да, только в куклосе и никогда не выходит за Барьер. Не знаешь, почему?

Уимон задумался. Действительно, все взрослые, а иногда и дети время от времени покидали ограниченное Барьером внутреннее пространство поселения. Но он не мог припомнить ни одного раза, чтобы это сделала Чокнутая Долорес. Она таскалась по внутреннему двору, бормоча себе под нос свои дурацкие страшилки и возвышая голос всякий раз, когда кто-либо из взрослых или детей оказывался от нее на расстоянии пары ярдов. Впрочем, после того как Сган-самец в кровь разбил ей лицо, она остерегалась кричать в его присутствии. К укроминам в Барьере она ни разу не подходила. Более того, она старалась держаться как можно дальше от плетей его подвижных лоз, утыканных иглами и колючками.

— А правда, почему? — растерянно спросил Уимон.

Тарвес высокомерно усмехнулся и покровительственно покачал головой:

— У нее нет идентификационного знака. Уимон удивленно округлил глаза:

— Как это?

Тарвес пожал плечами:

— Вот так. Если она приблизится к Барьеру, он ее убьет.

Мальчики затихли. Уимон почувствовал, что плечо саднит так, будто к нему прижали раскаленный прут. Он попытался бороться с этим ощущением, упрямо стиснув зубы, но потом не выдержал и тихо застонал. Тарвес бросил на него быстрый удивленный взгляд, но в следующее мгновение глаза его расширились, а лицо побелело:

— Уимон! Ты оцарапался!!

Мальчик вздрогнул и скосил глаза на плечо. Точно, рубашка была распорота острой колючкой, а на белой коже багровела длинная ссадина. Уимон растерянно повернулся к Тарвесу и испуганно произнес:

— Я… думал, просто капнуло.

Тарвес чуть не плача начал протискиваться мимо Уимона вдоль стены кустарника.

— Я сейчас, Уимон, я приведу взрослых… только ты не умирай, ладно? Я быстро… Ну пожалуйста…

Уимон остался один. Яд колючек Барьера мог мгновенно убить любого зверя или «дикого», даже просто попав ему на кожу, но жители куклоса, который защищал Барьер, имели некоторый иммунитет. На коже всех мальчишек, обитающих в куклосе, было немало коричневых пятен, образовавшихся в местах, куда капнули микроскопические капельки яда, сорвавшиеся с колючек, когда они лазили в зарослях Барьера. На них обращали не больше внимания, чем на обычную ссадину. Но сейчас… Царапина означала не только то, что яд попал в кровь, но и то, что количество его было в несколько раз больше, чем досталось мальчишке за всю его недолгую жизнь. Слава богу, рецепторные клетки коснувшейся колючки вовремя установили, что он член защищаемого этим Барьером куклоса. Если бы не это, худенькое тельце уже корчилось бы в предсмертных судорогах, истыканное доброй сотней подобных колючек. Уимон утер пот, облизнул растрескавшиеся губы сухим и жестким, как наждак, языком. Он почувствовал, как у него подгибаются ноги, осторожно, стараясь не задеть плетей, усеянных колючками, опустился на спину. Он вряд ли мог описать свое состояние, но было очень плохо. Ему показалось, что кто-то схватил его за волосы и тяжело, рывками поволок по проходу. Яд уже сильно затуманил мозг, поэтому он так и не понял, было ли это на самом деле или просто почудилось. Потом послышались голоса, среди которых он узнал голос Редда-родителя. Уимон попытался ответить, но не смог пошевелить губами, перед глазами поплыли странные, яркие и веселые круги, губы мальчика дрогнули, пытаясь растянуться в улыбке. Последнее, что он помнил — его снова кто-то тянет за собой, причем на этот раз гораздо сильнее, чем прежде. Впрочем, это могло быть и бредом…

Уимон болел долго, почти полгода. Первые два месяца он просто неподвижно лежал, ничего не видя и не слыша, реагируя только на громкие звуки и почти рефлекторно приоткрывая рот, когда Оберегательница Аума поила его бульоном. Сган-самец совсем уже было убедил большую часть обитателей куклоса, что «…этот недоносок вот-вот сдохнет, а потому не стоит тратить на него пищу и мыло. По уму, давно пора бы выкинуть его за Барьер». Но мальчик наконец начал открывать глаза и шевелить пальцами рук. Так что решили подождать. Тем более что причины неприязни Сгана к мальчику ни для кого не были секретом. Сган был единственным сертифицированным производителем в куклосе, и большая часть здешних детей была от него. Уимон был единственным потомком Желтоголового Торрея. Жена Торрея имела еще четверых детей от того же Сгана и была не прочь завести пятого. Чего, однако, совсем не хотел Торрей. И потому Сган частенько давал волю своему скверному характеру. Но, как говорят, все самцы таковы. К тому же дети у Сгана получались что надо, так что на некоторые недостатки его характера можно было бы и не обращать внимания. Тем более что Желтоголовому Торрею Контролер больше не разрешил вести линию размножения, хотя тот ежегодно отправлялся в Сектор за разрешением. Многие считали, что Торрей давал Уимону слишком много воли, потому что он был его единственным ребенком. Болезнь мальчика расценивалась как кара Всевидящих.