Змеиная гора - Тимур Рымжанов Страница 3

– Знаю я десятника Кузьму, что был на осаде Рязани той осенью, когда Коварь за старого князя Ингвара вступился.

– Расскажи, как было, Ратмир, – попросил молодой князь, отвернувшись от бурчащего и недовольного Евпатия.

– С той поры Кузьма чудной стал, пугливый да убогий, но помнит крепко, а как говорить начнет, все крестится, – продолжил Ратмир, совершенно не обращая внимания на недовольство Евпатия и радуясь, что привлек внимание юного князя своим рассказом.

Дорога извивалась, огибая поросший высокой травой холм, там и тут скрываясь в чернильных пятнах теней высоких сосен, припорошивших хвоей пыль да жухлую зелень у обочин. Ратмир нарочно придержал коня, давая тем самым понять, что его рассказ будет долгим. Сопровождая молодого князя Александра по поручению его отца Ярослава Всеволодовича, Ратмир старался как можно подробнее поведать отроку все, что только знал о Коваре, личность которого обросла самыми таинственными легендами и слухами.

– Вышла та осень сырая да теплая. На реке лед все не вставал, а дороги так развезло, что почитай двадцать дней от Суздаля до Рязани шли, сказывал мне Кузьма после, как заикаться перестал. Шли бравые, бойкие, оружие вострили, кольчуги чинили, большими дворами боярскими да купеческими сыты были, по велению Владимирских да Суздальских столов ничем не обделенные. От Рязани ждали большого разъезда, с вестью, для полной уверенности, что верное Ингвару варяжское войско тем числом, как о них сказывали, на месте и не думает сдавать крепость. Как подошли с правого берега, выслал Юрий одного из своих людей верных, сказать боярам, чтобы город отдали, ворота отворили. Самому Ингвару в ту пору, что человек говорит, что ворона каркает, все едино было. Потому-то Юрий свое взять хотел, что не видел в брате силы. Но те бояре ослушались, не признали его княжьего права, велели передать с посыльным, чтоб убирался восвояси. Осерчал тогда Юрий и велел дружине в ту же ночь осадой стены взять да убить всех неугодных. В ночь всполошилась Рязань, стали стены подпаленные тушить, набаты бить. На стены духовник Ингвара, епископ Алексий поднялся, стал посрамлять Юрия за родную кровь, за дворы пожженные… Да без толку! Почуяли уже, пришлые, легкую добычу, глумятся, зубы скалят…

Дружина с похода отдыхать стала, так, для острастки держали лучников, да мужикам велели делать таран, чтобы западные ворота к утру бить. От реки с севера было не пройти, да и разлив совсем топкий, так что только западные ворота и способно было одолеть.

Сели бояре Юрия и сам он в ночь пировать, делить земли, уверенные в скорой победе, обсуждать дела, да все бранились, когда владимирский воевода сказывал, что его люди станут послами с приказами и что сам Юрий, как стол возьмет, суздальским князьям станет крест целовать в залог верности. Отдаст им казну на распоряжение и станет на земле рязанской лишь наместным. Так спорили они почти до утра, когда вдруг из ночной тьмы, как раз пред рассветом, явился к ним Коварь, как есть, говорит Кузьма, в мрак ночной обернувшись. Предстал перед боярами, воеводами да князем без страха, без поклона и говорит, что взял он и детей Юрьевых, и жену, и что если не станут стены брать да уйдут восвояси, встретят они по дороге родню плененную. А коль не уйдут, то быть им убитыми. Вот тогда, сказывал Кузьма, Василь Сирота копьем в него и метнул со страху, не дождавшись дозволения. Да только то копье, что в твердый камень ударило, искрой сверкнуло и сгинуло. Раздвинул тогда Коварь тьму окрест себя, да и увидели все, что брони на нем железные, да такие тугие, что ни мечом не взять, ни копьем, ни стрелой. Невежлив был Юрий, младший князь, с тем Коварем, скверно ему ответил, гривну жены своей из рук его вырвал да забранил. Осерчал Коварь, плюнул, погрозил да отступил, а как отступил от костра, то оземь ударился да лютым волком обернулся, все в тех же бронях железных да со стаей, что из тьмы вырвалась, бросился на рать и стал резать глотки, вены рвать, брюхи вспарывать. Свистнуло лихо, и сгинул во мгле, как появился, без звука и ратных кличей. И стал гром средь ясного неба бить в тот же миг, и пал огонь, и тьмы железных оводов да шершней стали жалить и лошадей, и людей, и жгли огнем, и рвали на части. И увидев это, рязанское ополчение во главе с варягами Ингвара да боярами вышло из ворот крепости и всех, кто уцелел, добили, пленили, в Коваря оковы крепкие, тесные взяли. Бита тогда была Юрьева рать страшным боем, черным заклятьем, худой ворожбой да волшбой темной. За то колдовство, за кровь отдали бояре Ингвара Коварю каждый по сто гривен серебра, по сто кун со двора, а один боярин старшего рода, Дмитрий, свою дочь, которая тому Коварю приглянулась в жены. В большом страхе с той поры живет земля Мещерская. О злом Коваре толки ходят, а он все ворожит, все неволит христианский люд, монахов бьет, княжьей власти не признает.

– Тебе только холопов потешать! – гаркнул Евпатий, тем не менее дослушавший до конца заунывный рассказ Ратмира. – Детки малые такой сказке порадуются, да только нам не до сказок нынче.

Криво ухмыльнувшись, Ратмир отвернулся от боярина-воеводы и поравнялся с конем Александра.

– Сказки или нет, княже, да только не один Кузьма такое поведал, а и прочие чуть ли ни слово в слово повторили. Я бы и сам не поверил, если б Кузьма не показал, как его стальные оводы да шершни жалили да резали. Всю грудь посекли, все лицо с левой стороны пожгли. На одно ухо стал Кузьма туг, на один глаз слеп. Коротает свой век в убогости, страхе, и не воин он боле, а жалкий набожный старик, абы как уцелел с божьей помощью. Да не о нем сказ, Коваря того беречься надо, раз сыщем. Коль и есть он тот зверь-оборотень, про коего сказывают, так мы это сразу узнать сможем. Святой воды да с распятья прыснем, и сгинет нечистый! Все его гнойное стойбище окропим, пожжем.

– Ты в своем уме, Ратмир? – Возмутился молодой князь. – Если он Юрия с дружиною одним махом с землей сровнял, то от нас и мокрого места не оставит. Или думаешь, Юрий бы побрезговал щиты да копья освятить?! Отец мне велел посмотреть, что да как, и уж потом решать станем, злыд тот Коварь иль только слухи о нем от завистников да скоморошьи кривотолки. А случится нам, что литовцы да чудь пойдут походом, там не до гордых речей будет, лешего под копье поставишь, лишь бы не посрамиться. У тех немцев на жирный край глаз наметан, у них и сушь-то, видать, хлеще нашей, и голод, и мор, вот они и встрепенулись, клинки навострили. Худо станет – и Коваря на ратный бой звать будем, если он и вправду так силен, как о нем сказывают, а там чернецы да монахи замолят грехи наши. Вот мне велено посольством к нему явиться да разговор повести. А тебе лишь бы побоище устроить, Ратмир! Мордвы тебе мало было, когда вместе с ладьями их жег, а тех, что на берег выходили, рубил с плеча, лошадьми топтал! Я хоть и мал тогда был, а помню ту переправу! В бой тебя пускать – только греха набирать. Да и не сильно-то я верю тем сказкам, что твой Кузьма сказывал, он кто есть? Мужик, десятник, его сказки что воробья щебет. Сам все должен увидеть!

Август, жара, сушь; два дня как еле совладали с начавшимся было пожаром на болотах. А тут еще и праздник затеял. Но оставлять День десантника неотмеченным – это не дело. Тем более народ в крепости так уработался с начала лета, что хороший отдых никому не повредит. День десантника в узком семейном кругу я отметил еще второго августа, как положено, но вот на пару недель конца месяца я назначил всеобщие гуляния, приурочив их, так сказать, к дате.