Полуночная девушка - Мелисса Грей Страница 3

Во второй раз путешествие сквозь промежуточное пространство далось ей легче, однако ее все равно чуть не вывернуло. Эхо ощупью брела в темноте и поморщилась, когда ее рука наконец-то коснулась двери. Выход на Центральный вокзал всегда был грязноват, даже по эту сторону междумирья.

«Нью-Йорк, – подумала Эхо. – Город, который никогда не бывает чистым».

Она вышла в один из коридоров, ведущих в главный вестибюль. Обогнула информационную стойку в центре зала, пробираясь сквозь толпу туристов, которые фотографировали созвездия на потолке, и пассажиров, дожидающихся пригородных поездов. Ни один из них не догадывался, что у них под ногами прячется целый мир, скрытый от людских глаз. Ну, по крайней мере, от большинства. Чтобы его увидеть, надо знать, что ищешь, как в случае с той лавкой в Тайбэе. Эхо выждала несколько минут, не покажется ли колдун. А вдруг ему удалось проследить за ней до самой арки? Девушке совершенно не улыбалась перспектива привести его к своим дверям. Эхо была уверена, что колдуны – плохие гости, хотя, разумеется, этого не проверяла.

В животе у нее заурчало: несколькими кусками булочки со свининой не наешься. Эхо вспомнила потайную комнату в Нью-йоркской публичной библиотеке, которую называла своим домом, и недоеденный буррито на столе. Утром она стянула его у ничего не подозревавшего студента, который дремал, положив голову на потрепанный экземпляр «Отверженных». В этой маленькой краже была своя поэзия, потому-то Эхо и стащила буррито. Ей давно уже не приходилось воровать еду, чтобы хоть как-то прокормиться, как в детстве, но если уж подвернулась такая возможность, то грех было ее упускать.

Эхо повертела шеей, чувствуя, как сковавшее ее напряжение уходит через пальцы. Вслушиваясь в грохот прибывающих и отъезжающих со станции поездов, она постепенно расслабилась. Гул убаюкивал, точно колыбельная. Оглядев напоследок вестибюль, Эхо перебросила рюкзак через плечо и направилась к выходу на Вандербильт-авеню. Ее дом находился всего лишь в нескольких кварталах от Центрального вокзала, а на столе дожидался сворованный буррито.

До самого закрытия в публичной библиотеке Нью-Йорка засиживались два типа читателей: научные работники; студенты, ошалевшие от кофеина; дотошные аспиранты-гуманитарии, корпящие над диссертациями, честолюбивые преподаватели, метящие на постоянную штатную должность в университете. И те, кому некуда было больше пойти; кто искал утешения в уютном мускусном запахе старых книг, тихом звуке чужого дыхания, шелесте переворачиваемых страниц и поскрипыванье деревянных стульев; кому хотелось верить в то, что они не одиноки, пускай и одни. Такие как Эхо.

Она как тень шла по библиотеке, еле слышно ступая по мраморному полу. Было довольно поздно, так что никто не поднял глаз от книги и не обратил внимания на девушку, с головы до ног одетую в черное, которая оказалась там, где ей нечего было делать. Эхо давным-давно нашла маршрут в обход сотрудников, считавших минуты до конца рабочего дня. А камер видеонаблюдения можно было не опасаться. Американские библиотекари доблестно отстаивали право читателей на неприкосновенность частной жизни, так что никаких камер здесь попросту не было. И это было одной из причин, по которой десять лет тому назад Эхо решила поселиться именно тут.

Она прошагала по узким проходам между стеллажами, вдыхая затхлый запах книг. Вскарабкалась по темной лестнице, которая вела к ней в комнатушку. Казалось, воздух здесь сгустился, точно по волшебству. Охранные заклинания, которые Птера помогла ей наложить, отталкивали Эхо, но она с легкостью преодолела их сопротивление. Они должны были ее узнавать. А вот если бы на лестницу набрел кто-то другой, то наверняка раздумал бы подниматься, внезапно вспомнив про невыключенную плиту или срочную встречу, на которую уже опаздывает. На Эхо же заклятье не действовало.

Наверху лестницы находилась дверь, самая обычная, бежевая, как у любой другой библиотечной подсобки, но и она была заколдована. Эхо выудила из заднего кармана швейцарский перочинный нож, раскрыла его и уколола кончиком маленького лезвия подушечку мизинца. На пальце выступила кровь.

– Кровью моей, – прошептала Эхо.

Она прижала алую каплю к двери, и в воздухе послышался электрический треск, так что у Эхо волоски на загривке встали дыбом. Раздался негромкий щелчок, и дверь отворилась. Как и каждый раз, возвращаясь в свою тесную комнатушку, битком набитую сокровищами, которые Эхо украла – или, точнее, выпустила на свободу – за эти годы, она ногой закрыла за собой дверь и произнесла, ни к кому не обращаясь:

– Солнышко, я дома.

После какофонии криков и шума Тайбэя и гула нью-йоркской толпы в час пик ответная тишина радовала. Эхо бросила рюкзак на пол у письменного стола, который утащила из библиотечной кучи мусора, предназначенного для переработки, и упала в кресло. Включила тянущуюся вдоль всей комнаты гирлянду, которая наполнила уютный уголок теплым светом.

Перед Эхо на столе лежал вожделенный буррито в окружении всевозможных безделушек. Многочисленные вещицы украшали и все свободные поверхности в комнате. Здесь были крошечные нефритовые слоники с Пхукета. Жеоды из аметистовых рудников в Южной Корее. Настоящее яйцо Фаберже, инкрустированное рубинами и отделанное золотом. Вокруг на каждом свободном клочке пространства высились стопки книг, сложенных одна на другую в шаткие башни. Одни Эхо читала и перечитывала по десять раз, другие вообще не открывала. Однако само их присутствие успокаивало. И девушка копила их не менее охотно, чем прочие свои богатства. В семь лет она решила для себя, что воровать книги аморально, но поскольку все эти тома не покидали пределов библиотеки – она всего лишь перенесла их в другое место, – то с юридической точки зрения это вовсе не кража. Эхо окинула взглядом книжные завалы, и на ум ей пришло одно-единственное слово: цундоку.

Так японцы называют явление, когда книги покупают и складывают в стопки, не читая. Слова Эхо тоже коллекционировала. И началось это задолго до того, как она попала в библиотеку, еще в ту пору, когда жила в доме, о котором ей не хотелось вспоминать, в семье, о которой с радостью позабыла бы. В те годы из книг у нее были только устаревшие энциклопедии. У Эхо почти не было вещей, зато всегда были слова. А теперь и тайник с украденными сокровищами – как съедобными, так и не очень.

Эхо поднесла буррито ко рту, собираясь откусить кусок, но ей помешал шорох крыльев. Лишь одно-единственное создание способно было не только путешествовать по междумирью без сумеречной пыли, но и обходить заклятья, не поднимая тревоги, и вечно являлось без предупреждения. Эхо вздохнула. Вот невежа.

– Говорят, в некоторых культурах, – начала Эхо, – принято стучаться. Хотя, может, и врут.

Она развернулась в кресле с буррито в руках. В углу, на кровати Эхо, сидела Птера, и черные перья ее чуть трепетали, как от ветра. Но никакого ветра не было. Только электричество в воздухе, вызванное ее силой.

– Не нуди. – Птера пригладила перья на руках. – Что ты как подросток!

Эхо нарочно откусила большой кусок буррито и ответила с набитым фасолью и латуком ртом: