Дорога ветров - Диана Уинн Джонс Страница 3

Ребенок родился через месяц. Это оказался мальчик, а жена Нависа умерла родами. Говорили, что Навис так убит горем, что даже не потрудился дать сыну имя. Няньки были вынуждены просить, чтобы имя ему придумал граф Хадд, а Хадд был зол, что не получил внучки, и назвал мальчика Йиненом — это было имя лорда, который ему особенно не нравился. Впрочем, еще до конца года Хадд утешился: жены Харла и Харчада родили девочек. Что до Нависа, то он отказался от поста в армии графа и куда-то скрылся. Больше ни о нем, ни о его детях, Хильдриде и Йинене, люди не слышали.

Митт не забыл свою прекрасную страну навсегда. Когда снова выдался редкий безветренный день, он вспомнил о ней, хотя видение было довольно смутным. Но на этот раз Митт не кинулся на поиски чудесного края. Он понимал, что тогда его снова приведут домой солдаты. И это огорчало его. Порой он слышал зов своей прекрасной страны, который доносился из далекого далека. Митт мог услышать ее голос в тишине, в запахах или в шторме, который с ревом налетал с моря, и тогда думал о том удивительном месте, и ему казалось, что сердце его вот-вот разорвется. Но это продолжалось лишь миг, потом Митт отбрасывал тоску прочь и смеялся вместе с отцом и матерью.

Втроем они могли смеяться над чем угодно. Как-то вечером лил дождь, а они с Мильдой веселились вовсю. Митт тогда как раз учил буквы. Они давались ему с таким трудом, что он не мог не смеяться. Тут под порывом мокрого ветра распахнулась дверь, вещи полетели в дальний конец комнаты, а на пороге возник отец Митта. Хохоча и перекрикивая ветер, он сообщил, что корова отелилась. Едва он договорил, как дверь слетела с петель и упала на него. Они втроем хохотали так, что чуть животики не надорвали.

А самое смешное случилось тогда, когда тот теленок вырос в молодого и задиристого бычка. Митт и его родители были на пастбище — пытались укрепить стенку канавы, которая норовила обвалиться. Бык стоял и с любопытством наблюдал за ними. На пастбище ведь довольно скучновато... И тут явился сборщик арендной платы Хадда. Он перелез через ограду и, раздраженно ворча, надменно подошел к канаве.

— Мне пришлось тащиться сюда от самого дома! — начал он.— Почему вы не могли...

Бык озорно сверкнул красным глазом, опустил рога и бросился вперед. Никого из хозяев он бы в жизни не обидел, но чужак — это же совсем другое дело! Должно быть, в его бычьей голове родилась смутная догадка, что семья не очень рада видеть этого человека.

Как бы там ни было, а сборщик вместе со своим кошелем и прочим имуществом описал в воздухе красивую дугу и приземлился прямо в канаву, подняв тучу брызг. Он встал на ноги. Страшно выругался. Подковылял к берегу и попытался выкарабкаться. Но бык его уже ждал и просто столкнул обратно в канаву. Ничего смешнее Митт в жизни не видел. Сборщик никак не мог додуматься вылезти на другую сторону канавы, где быку было бы его не достать. Он упорно карабкался на пастбище, сжимая свой кошель. А бык всякий раз тыкал в него рогами — и мытарь летел в воду. Снова и снова сборщик поднимался на ноги, брел к берегу, плюхался обратно в канаву и, сидя в воде, кудахтал: «Неужели вы не можете справиться со своей скотиной?» А родители Митта ничего не могли сделать — они висели друг на дружке, обессилев от хохота. Наконец Митт, который покатывался со смеху не меньше них, зацепил пальцем кольцо в ноздрях у быка и дал несчастному мытарю выбраться на сушу. Но сборщик не испытывал к нему благодарности.

— Я тебе покажу, как смеяться, мальчишка! — прорычал он.

И показал. Когда он в следующий раз явился за платой, то потребовал двойную. А в ответ на протест отца Митта заявил:

— Я тут ни при чем. Графу Хадду нужны деньги.

Возможно, Хадд и правда поиздержался. Плату повысили по всему Флейту. По слухам, в городе были бунты, и графу требовались деньги, чтобы платить солдатам. Ведь чтобы справиться с бунтовщиками, нужна большая армия. Но только «Дальней плотине» пришлось платить аж вдвое больше прежнего. И с этим ничего было нельзя поделать. Теоретически можно было обратиться в суд и обвинить мытаря в вымогательстве. Но тот был человеком графа, а судьи всегда поддерживали слуг графа, а не простых людей (если, конечно, те не давали судье достаточно большую взятку). У родителей Митта денег на взятку не было. Даже на то, чтобы заплатить аренду, не хватило. Им пришлось продать быка.

В следующий квартал они продали мула. Потом — часть мебели. И к этому времени они оказались в порочном круге: чем больше всего с фермы они продавали, тем меньше у них оставалось, чтобы заработать денег на следующую арендную плату, и тем больше им приходилось продавать. Родители Митта перестали смеяться. В ту зиму отец неделями пропадал в Холанде, пытаясь заработать денег, а мать тем временем пыталась управляться на ферме одна. Митт как мог старался ей помогать. Им приходилось отчаянно трудно. Заботы оставили свой след на хорошеньком личике Мильды — на одной щеке, на том месте, где раньше была ямочка, появилась морщинка. Митт ненавидел эту морщинку. Лица отца, каким оно было в ту зиму, он не запомнил. В памяти остались только злой голос и квадратная спина отца, бредущего по насыпи к Холанду.

Похоже, работы для него в городе почти не находилось. Денег он приносил очень мало, хотя то, что он приносил, позволило им продержаться на «Дальней плотине» все следующее лето. Но Мильда в одиночку не могла справиться с хозяйством, она то и дело о чем-нибудь забывала. Митт помогал ей, как мог, однако они постоянно несли убытки.

И все же несколько раз Митту удавалось отдохнуть, полежать на берегу канавы, любуясь трепещущими на ветру листьями. В такие минуты он с тоской вспоминал о своей прекрасной стране, чем труднее становились времена, тем больше ему хотелось оказаться там, в чудесном краю. Митт мечтал отправиться на его поиски, но он был уже не маленький и понимал, что должен остаться и помогать маме.

Снова наступил день уплаты аренды, а денег не оказалось совсем. Напрасно Мильда умоляла сборщика подождать хоть пару дней. Назавтра он явился с приставом и тремя солдатами графа, и Митта с Мильдой выгнали из «Дальней плотины». Накануне своего восьмого дня рождения Митт помог матери сложить их скудные пожитки в тачку и отвезти их в Холанд, где их ждал отец.

Митт всегда страшно не любил вспоминать ту первую зиму в Холанде. Отец снимал комнату в большом доме на берегу. Митт и Мильда стали жить там же. Дом, наверное, построил какой-то богач. На облупившемся зеленоватом фасаде сохранялись остатки красивой росписи: гирлянды цветов, герои легенд, снопы пшеницы и груды фруктов. Но от старости краски так поблекли, что зачастую было не разобрать, что там нарисовано. Да и вообще, Митт редко видел дом снаружи. Внутри были большие комнаты, поделенные на множество тесных каморок. Там царили бедность, шум и жуткая грязь. От ведер, которые выставляли на черную лестницу, воняло. Во всех щелях кишели клопы. По ночам они вылезали и больно кусались. Из-за всего этого Митт почти не мог спать. Он лежал без сна и слушал перебранки родителей. Прежде между ними такого не было.

Митт не мог понять, из-за чего эти ссоры. Казалось, отец был совсем не рад, что они поселились с ним в Холанде. «Повисли на моей шее!» — вот как он об этом сказал.