Последняя ставка - Тим Пауэрс Страница 3

А потом, имитируя голос певца, которого они однажды слышали в фойе «Клуба Лас-Вегас», процитировал:

– Лезь ко мне на колени, Сынок.

Скотти радостно повиновался.

– Если мрачны небеса… – пропел Леон.

– Чего ты не боишься? – осведомился Скотти.

– Я не боюсь мрачных небес…

– Что я с ними делаю?

– Ты наполняешь их голубизной…

– Как меня зовут?

– Сынок.

– Что сделают с тобою друзья?

Леон задумался, кого могут касаться эти слова, и сделал небольшую паузу перед следующей строкой.

Он ведь может остановиться. Вернуться на берег, найти убежище от шпиков, которые наверняка будут искать его, прожить остаток жизни – еще двадцать один год, если считать стандартные три двадцатки и десять, – нормальным человеком. Возможно, Ричард, его старший сын, еще восстановится.

– Что сделают с тобою друзья? – повторил Скотти.

Леон посмотрел на мальчика и с глухим отчаянием понял, что за последние пять лет полюбил его. На мгновение ему показалось, что в стихах может содержаться обещание – что Скотти, возможно, и впрямь сможет наполнить голубизной его мрачное небо. Что, если «Дурак» предупреждает о последнем шансе на такой поворот событий?

Пожалуй, что и возможно.

Но…

Но это уже ничего не значит. Поздно. Слишком уж далеко Леон зашел в погоне за явлением, смутный образ и потенциал которого приоткрылся ему в статистических расчетах, сделанных еще в Париже, когда ему было двадцать с небольшим. Слишком много народу погибло, слишком много себя вложил он во все это. Если что-то менять сейчас, ему придется начинать все заново – постаревшему, неуверенному в себе и с настроенной против него колодой.

– Пусть друзья покинут меня, – эту строчку он продекламировал, а не пропел, и мысленно добавил: я согласен, пусть все меня покинут; у меня останешься ты, Сынок.

Он поднялся и легко вскинул мальчика на плечи.

– Ну, хватит песен, Скотт. У тебя еще остались деньги? – Мальчик побрякал никчемными фишками и пенни, которыми были набиты его карманы. – Тогда пойдем в «берлогу».

– Зачем? – спросила Донна, стоявшая, засунув ладони в задние карманы джинсов.

– У нас мужские дела, – ответил ей Леон. – Верно, Скотто?

Скотт радостно подпрыгнул на отцовских плечах.

– Верно!

Леон пересек комнату, сделал вид, будто собирается протаранить головой сына дверной косяк, но в последний момент низко присел и миновал дверь. Такой же трюк он устроил около двери «берлоги», заставив ребенка расхохотаться, а потом снял его с себя и усадил в кожаное кресло – папино кресло. Пламя лампочки трепетало на ветру, отбрасывая причудливые тени на корешки книг, которыми были бессистемно заполнены книжные шкафы, поднимавшиеся от пола до самого потолка.

Голубые глаза Скотти широко раскрылись, и Леон знал, что мальчик ошарашен тем, что ему впервые позволили сесть в кресло, над которым на проводах висели чаша, наконечник копья и корона.

– Это королевское кресло, – прошептал мальчик.

– Совершенно верно. – Леон сглотнул и продолжил уже более твердым голосом: – И каждый, кто садится туда… становится Королем. Давай-ка сыграем в карты. – Он отпер ящик стола и вынул оттуда горсть золотых монет и деревянную полированную шкатулку размером с Библию.

Монеты он бросил на ковер.

– Банк неполон.

Скотти выгреб из кармана расплющенные пенни и дырявые фишки, бросил их на пол перед креслом и неуверенно улыбнулся отцу.

– Банк полон.

«Бесформенная мелочь против золота», – подумал Леон. Поистине достойный банк.

Присев на полу перед мальчиком, Леон открыл шкатулку и вытряхнул в ладонь колоду из необычно больших карт. Он раскинул их на ковре, накрыв сделанные ставки, и взмахнул над ними рукой.

– Смотри, – негромко сказал он. Комната заполнилась ароматом, похожим на смесь благовоний с запахом горячего металла.

Леон больше смотрел на лицо мальчика, чем на карты Таро. Он хорошо помнил ту ночь, когда впервые увидел запретную колоду Ломбардского Нулевого Таро при свете свечи на чердаке в Марселе в 1925 году, помнил, как глубоко растревожили его эти загадочные картинки, как голова его будто бы заполнилась множеством голосов, и как после этого он почти целую неделю заставлял себя не спать.

Мальчик прищурил глаза, и дыхание его стало глубоким и медленным. От ужасной мудрости его детское гладкое лицо, казалось, немного постарело, и Леон попытался догадаться по чуть заметным движениям губ, на какой из карт в какой момент останавливался его взор: на Дураке (рядом с которым в этой версии Таро не было обычного пса), стоявшем на изображенном резкой ломаной линией обрыве, с выражением злого безумства на лице, на Смерти, которая тоже стояла на неровном краю обрыва и больше походила на распиленную вдоль мумию, чем на скелет, и держала лук, смутно похожий на оружие Купидона, на Справедливости в образе короля, призывающего из гробов нагих людей, на несхожих картинках, изображавших Чаши, Жезлы, Мечи и Монеты… и везде неприятные, хоть и невинные на первый взгляд узоры из веток, или цветущих лоз, или ив, кое-где выходящих на передний план… и все исполнено ярчайшим золотом, и красным, и морской лазурью…

Глаза Скотти заполнились слезами. Глаза Леона тоже увлажнились, но он сморгнул слезы, собрал карты и принялся тасовать колоду.

Сознание мальчика теперь было открыто и отвязано от личности.

– Теперь, – хрипло сказал Леон, – тебе нужно выбрать восьмер…

– Нет, – перебила его появившаяся в двери Донна.

Леон сердито вскинул голову, но при виде маленького пистолета, который Донна сжимала обеими руками, напустил на лицо выражение деревянной бесстрастности.

Два ствола, широкие дула; вероятно, «дерринджер» 45-го калибра.

В тот же миг, когда Леон увидел пистолет, над головой послышалось негромкое громыхание, как будто Ричард карабкался по черепичной крыше, но тут же все стихло.

– Нет, его я тебе не отдам, – сказала Донна. Она часто дышала, кожа на скулах туго натянулась, а губы побелели. – Пистолет заряжен дробовыми патронами 410-го калибра. Я знаю, я вычислила, что ты сделал с Ричардом, ясно? Но вычислила слишком поздно для него. – Она набрала полную грудь воздуха и продолжила: – Но я не позволю тебе сделать то же самое со Скотти.

«Пропуск хода и сильное повышение ставки, – сказал себе Леон. – Ты так сосредоточился на своем неперебиваемом раскладе, что перестал следить за глазами остальных игроков».

Он вскинул руки в испуганном жесте признания поражения… и тут же плавным движением рванулся в сторону, выдернул мальчика из кресла и выпрямился, пряча за Скотти, как за щитом, свое лицо и туловище. «И ты идешь ва-банк», – подумал он.