Золотая ладья нибелунгов - Ирина Измайлова Страница 30

— И что же святитель? — Добрыня, с величайшим интересом выслушавший песню о путешествии Садко, теперь с не меньшим интересом ждал окончания поразившей его истории.

Садко глубоко вздохнул.

— А святитель в ответ на мои слова головой покачал и молвил: «Ты ведь. Садко, хочешь те богатства заполучить, чтоб спор у купцов выиграть, посрамить их и в дураках оставить. Разве ж это хорошо? Смотри! Один раз ты опасности избежал, и я тебе помочь сумел. Но не во всякий раз так получиться может. Человек живёт по своей воле, так Господь распорядился, потому сам и решай. А может, решишь, что лучше будет в Новгород вернуться, перед купцами за гордыню повиниться да сторговаться, чтоб не вовсе они тебя разорили. Гляди!» Сказал так и, веришь, пропал, будто бы и не был. Ну, я решил, что по мудрому совету поступлю — не поплыву более к той ладье. Но уж смеркаться стало, покуда мы ужинали, покуда собирались, ночь пришла. Я и решил, что заночуем мы там ещё раз — Водяной-то уж точно от нас отвязался. Да и крест у меня вновь был на шее. А во сне я опять эту самую ладейку увидал! Всю ночь снилась, проклятущая! Проснулся, а самого аж трясёт — не могу из головы выкинуть тот клад! Ну, и решил: сплаваем мы туда один разок. Дорогу, как рыбы-косатки плыли, я хорошо запомнил. Дружинники мне не перечили, да и не слыхали они тех слов, что на прощание святитель сказал. А я утешался: вот, мол, он же не запретил. Сказал, что сам решить могу...

— И отправился к островку с идолом? — Добрыня заметил опустевшую чару гусляра и плеснул туда ещё вина. — И страшно не было?

— Было. Да больно уж манило меня злато. И купцам вашим, что греха таить, нос утереть хотелось.

Он покосился в конец стола, где сидели важные торговые гости, но тех уж не было. Выслушав песню, покачав головами и помотав бородами, толстосумы удалились. За столом оставался один Антипа Никанорыч, сидевший в глубокой задумчивости.

— Отправились мы поутру, — продолжал рассказывать Садко. — Я понимал, что плыть будем, почитай, до вечера: одно дело — рыба-косатка, она, что твоя лошадь, мчится, другое дело — ладья, да ещё если ветер не попутный и на вёслах идти надобно. Плыли мы, плыли, и вроде сперва небо было ясно и ветер не шибко силён. Да вдруг всё кругом потемнело, тучи повисли, как в раз, ну, когда нас к Водяному на остров занесло. И налетел шторм, может, пострашнее того, что тогда был. Нас опять понесло, замотало и так носило и мотало до самого утра. Гребцы едва справлялись с вёслами, кормчий с трудом удерживал руль. Мне пришлось на какое-то время сменить его, не то Лука б и сознания лишился, так мало у него оставалось сил. Вот уж и светать начало, мы уж думали — всё, дай Бог, шторм стихать начнёт, как в прошлый раз было. Вроде он и стихал. Да только упал туман, ничего видно не стало, и вынесла нас одна из волн на камни. У ладьи днище пробило, потом она на бок упала да и распалась кусками... Кто сумел, тот за что-нибудь уцепился — кто за мачту, её целиком вырвало, кто за доску какую-нибудь. Так мы, семеро человек, добрались до какого-то островка. Остальные, думаю, в волнах смерть приняли. Несколько дней мы на том островке прожили. Хорошо, вода в Нево-озере пресная. Рыбы немного добыть удалось, с голоду не погибали. А потом показался струг рыбачий. Подобрали нас рыбаки да сюда и привезли. Ну, а здесь, ты знаешь, возрадовались купцы новгородские, что я им спор проиграл и всё, мною нажитое да в залог оставленное, они себе по праву забрать смогли. А я об одном лишь думал — как шестерым моим уцелевшим товарищам хотя бы то-то дать, чтоб им по крайней мере до дому добраться. А ещё ведь остались вдовы да дети у тех, кто потонул. Им-то я и подавно должен! Тут мне и посоветовал кто-то из новгородцев: мол, пир нынче у посадника Добрыни, вот туда б и шёл. За добрую игру на гуслях и песню хорошую посадник может щедро наградить. Бывало, мол, такое.

Садко прервал свой рассказ и пристально глянул на Добрыню.

— А что? Правда ли это? Я видел, и моя игра, и песня моя тебе по душе пришлись. Могу ли награды ждать?

Добрыня рассмеялся. Он отлично видел, какого труда стоило разорённому купцу довести свой рассказ до конца. Наверняка ему было и стыдно, и досадно — ещё бы, с таким-то гордым нравом! Может, да нет, даже наверняка, ему было нелегко прийти на пир к посаднику и предложить спеть да сыграть. Но он преодолел себя наверняка уже ради одного только долга перед оставшимися в живых товарищами, которых его гордыня оставила нищими.

— Песня мне и впрямь по душе пришлась, — ответил Добрыня. — Дай играешь ты на диво, даром, что ли, сам Водяной заслушался! Конечно, я тебя награжу, Садко-купец. Только не маловата ль будет награда за песню для того, чтоб тебе её на шестерых поделить да ещё для вдов с сиротами долю оставить? Не скуп я, но ведь и не так чтоб богат. Что скажешь?

Садко тряхнул головой, и вечернее солнце зажгло золотом растрёпанное облако его волос.

— Спасибо уже на добром слове, господин честной посадник! Сколь не пожалеешь, за всё с низким поклоном благодарить буду. Но, быть может, поверишь ты слову моему честному и дашь мне, сколь сможешь, в долг. Чтоб мне хоть понемногу вдовушкам раздать да самую малость на новый товар потратить. Я всегда был удачлив, надеюсь, и впредь торговать стану с прибылью. Года не пройдёт, а долг верну и много сверх набавлю. Или, если не так, то возьми меня к себе на службу. Я ведь не только торговать умею — и меч в руках держать обучен, бьюсь, поверь, не хуже многих твоих дружинников. Читать и писать умею, а много ли в свите твоей грамотных? Ну, так как? Поможешь?

Добрыня ненадолго задумался. Это был не первый раз, когда у нею просили помощи — он был посадник, а к посаднику нередко обращаются самые разные люди, с самыми разными нуждами. И порой надо внимать просьбам — народ должен знать, что князь поставил над ним человека не злого и не жадного. По правде сказать, Добрыня и не был ни жаден, ни зол. Ему как раз чаще приходилось удерживать себя от щедрости и великодушия — помочь-то хотел бы многим, вон сколько кругом бедных, разорённых, сколько вдов, потерявших мужей да с детишками оставшихся. Но на всех же не напасёшься, а казна новгородская хоть не слишком бедна, но ведь и нужно многое. Князю дань платить немалую, дружину содержать достойно, крепость укреплять, не то жди беды от всевозможных соседей, коим новгородское богатство давно уж глаза намозолило. Иногда тратить приходилось сразу помногу. Как, к примеру, после пожара, уничтожившего дома многих христианских семей. Конечно, часть средств отдали родственники разоблачённых поджигателей, испугавшись, что их тоже ждёт кара (знали ведь, негодные, а не донесли!), но казна всё равно изрядно похудела.

— Сколь могу, я тебе, Садко, помощь окажу, — проговорил посадник. — Ив долг дать решусь. Только на твои нужды наверняка больше надобно, чем я выделить смогу. Я же перед князем в ответе, и без самой крайней нужды на казну посягать — не моё право. Если б у тебя ещё кто-то был, кто б тебе в долг поверил...

— Я поверю! И, сколько потребно, одолжу.

И Добрыня, и Садко разом обернулись. И увидели, что эти неожиданные слова произнёс купец Антипа Никанорыч, до того долго сидевший за столом молча.