Повилика - Катерина Крутова Страница 31

Наутро, измученный бессонницей и страстью, Матео был готов сорваться, покинуть город, где не видать ему счастья. Но трусливо сбегать — низко, даже для живописцев, чьи руки не знали оружия, а лишь кисти да карандаш.

Художник был хмур, и погода вторила ему. Порывистый ветер гнал по небу неуспевающие менять форму низкие облака. Виктория капризничала, то и дело просясь на руки матери. Шимона зябко ежилась и непрерывно жаловалась на ломоту в костях. Когда же с неба упали первые крупные капли, признаки нетерпения стали проявлять и слуги. С сожаленьем глянув на Зайзингера баронесса приказала собираться. Свита спешно погрузилась в повозку и, понукая лошадей ускориться, отправилась к замку. Матео остался один. Зло и разочарованно оглядел незаконченную работу на мольберте, захлопнул футляр с красками, в сердцах отшвырнул кисть. Одумался, пошел искать в высокой траве и вдруг увидел накинутую на ветви бересклета ажурную шаль Повилики. Коснулся осторожно, разглядывая тонкое кружево. Бережно снял с куста и смял в руках, вдыхая запах — ладан и мирра.

—Я ношу ее в церковь,— бархатистый, обволакивающий желанный голос.

—Отчего же тогда мысли мои одна греховней другой?— невысохшая масляная краска с испачканных пальцев измазала светлую нить, навсегда впечатывая в волокно ржавую, точно кровь, киноварь. Горло пересохло, а язык прилип к нёбу. Художник обернулся.

Сверкнула молния далекой грозы и привязанный неподалеку конь тревожно дернул ушами. Повилика стояла в нескольких шагах — раскрасневшаяся и растрепанная от быстрой езды. Быстрее, чем раскаты грома достигли уединенной поляны, влюбленные оказались в объятьях друг друга.

Жадные поцелуи, ловящие на щеках капли грядущего ливня. Нетерпеливые пальцы, путающиеся в шнурках и застежках. Больше не было слов — лишь прерывистое дыхание, урывками в напоенном грозой воздухе, да слетающие с губ имена:

—Матеуш…

—Повилика…

Подхватив на руки, прижимаясь губами к кромке выреза, целуя ключицы, шею, мочку уха, изгиб бровей и трепет век, Матео отнес девушку под сень раскидистого ясеня. Опустился вместе с ней на колени, не прерывая ласк. Повилика неуловимо коснулась шершавой коры, и послушное ее воле дерево опустило ветви ниже, закрывая альков зелеными портьерами. Темный расстеленный плащ укрыл красный бархат платья. Отстранился, любуясь мечтой наяву, живописец. Тонкий батист сорочки дразнил, не скрывая суть. Полная грудь вздымалась, призывно блестели самоцветы глаз.

—Мадонна,— на выдохе он коснулся губами обнаженной ступни, и заскользил выше, задирая подол, покрывая поцелуями лодыжки и колени, рисуя языком на бедрах причудливые узоры, дразня, раздувая и без того пылающее пламя. Никогда раньше не испытывала Повилика ничего подобного. С той первой страшной ночи, когда Ярек взял ее силой, баронесса постигла многое, и давно не чуралась нехитрых мужниных ласк. Они стали источником силы, и платой Замена за причиненную боль. Черный оскал зловонного рта, точно тьма самой прогнившей души, ненавистной привычкой отмечал день за днем. Из ночи в ночь Повилика брала, вытягивала погубившую ее похоть, выпивала хмельную одержимость и не знала, что бывает иначе. Но сейчас, за пеленой грозы, под покровом резных листьев ясеня, тая под горячими поцелуями на прохладной в мурашках коже, впервые молодая госпожа отдавалась во власть любви и вручала себя другому. Вздрогнула, не сдержав стона, подалась, открываясь навстречу, когда нежные пальцы раскрыли набухшие лепестки и коснулись пульсирующей сердцевины. А Матео ласкал, восхищаясь рубину румянца на щеках, лиловым теням от длинных дрожащих ресниц, ежевичным вершинам оголенной вздымающейся груди. Повилика была прекраснее всех эскизов, пленительнее бесстыжих мечтаний, и он не спешил, в откровенности всхлипов и поз, получая признания. Поцелуем гасил срывающиеся стоны, бережно подводил к самой вершине чувств. С трогательной доверчивостью любовница уткнулась вспотевшим лбом в мужскую грудь, задышала прерывисто, прижалась всем телом. Ловя ее наслажденье, он вошел, разделяя миг, прижимая сильнее, проникая в глубь пульсирующего жара. И вот уже тонкие руки оплели широкие плечи и тела подхватили ритм. Двое грешников, окрыленных одной любовью, постигали древнюю магию — отдающему душу возвращается сторицей. Первозданная сила, что стоит у истоков жизни сцепляла пальцы — длинные в краске и тонкие с фамильным гербом, путала волосы — цвета спелых колосьев и сырой вспаханной земли, клеймила сердца общим на двоих чувством и возносила выше беснующихся грозовых облаков.

… На картине высился замок, и дорога петляла, упираясь в его ворота. Длинный локон русых волос извивался на молочно-белой коже, огибая аккуратные холмы и спускаясь до впадины пупка.

—Пора,— нехотя прошептали припухшие от любви губы.— Гроза кончилась, я должна возвращаться.

Матео поднялся на локте, стремясь напоследок запечатлеть в памяти образ любимой.

—Пообещай, что это только начало.— Что ни слово, то поцелуй- запястье, где стучит растревоженное сердце, грудь, что отзывается шумным вздохом, шея, пахнущая прошедшим дождем и губы, сладко шепчущие: «Матеуш».

—Обещаю,— выдохнула Повилика, и только старый умудренный годами ясень с грустью покачал раскидистыми ветвями, провожая влюбленных, покидающих его чертог.

Мы не ворчим — Повилики заботливы и приветливы. Нам чужды измены — Повилики верны и преданны в болезни и здравии, в богатстве и в бедности, в печали и в радости покуда смерть не разлучит нас с господином. Мы — его жизнь, наслаждение и погибель. Мы забираем самую малость — груз отведенных лет, а дарим в ответ себя, прорастаем в сердце, опутываем объятиями ласк, разделяем победы и поражения. Мы — лучшие жены и надежные спутницы. Ни одна из нас не захочет прервать союз. Никому из нас не быть брошенной и обманутой. Наша доля завидна и для жалости к себе нет причин. Но с начала цветения я искала способы разжать взаимные тиски, скинуть оковы, порвать навязанные узы, чтобы обрести свободу выбора. Старшие Повилики считали мою одержимость блажью юности, но обретенный дар открыл путь и возможности, неведомые другим. Находя новые Писания — на развалах старьевщиков, в разоренных склепах или у чудаковатых коллекционеров — я все ближе к истоку, к разгадке проклятий и тайн первого ростка. Но теперь я не хочу другой свободы, кроме следования за господином. Мой капитан стоит тысяч мужчин, а та, что под сердцем — загадок и тайн всего мира.

(Лес Броселианд, Бретань. 332 год от первого ростка, кивающие плоды, последняя лунная четверть)

Холод каменных ступеней под босыми ступнями горячил кровь, обещал приключение, лихорадил сердце предвкушеньем запретной неги. Молодая луна робко пряталась среди туч. Позади, за дубовыми дверьми крепко спал барон Замен. Утомленный страстью, опоенный сонным вином, до рассвета будет пребывать он в царстве далеких грез. Много раз пройденный путь, верный конь, хранящий тайну хозяйки, темный плащ, скрывающий силуэт. Скрипучие половицы на постоялом дворе, равнодушный трактирщик, за пару монет не замечающий ночную гостью, поцелуи и объятья любимого — наградой за грехи.