Башня Королевской Дочери - Чез Бренчли Страница 31

Элизанда хихикнула, но Джулианна не сказала ни слова и оставалась задумчивой весь путь до покоев.

Зачем пленника посадили в бочку?

Этот вопрос занимал их больше всего весь тот час, что оставался до вечерней молитвы, и ещё час, пока они вместе ели в комнате. В самой мысли посадить человека в бочку было что-то смешное и зловещее одновременно. Они посмеялись, но несколько искусственно; Джулианне не нужно было предсказание д'Эскриве о смерти и муках, чтобы не слишком веселиться.

— Мальчишки в Марассоне, — медленно сказала она, — играют в такую игру: подбирают на улице собаку и сажают в бочку. Потом они катят бочку по всему городу, а когда устанут, сбрасывают в реку и спорят, сколько она проплывёт по водопадам. Эта игра называется «Посрамление брата императора».

— Правда?

— Братья всегда были помехой. Трон императора — небезопасное место, если у тебя есть брат. Когда нынешний император вступил на трон, у него было три брата, а теперь только один.

— А остальные где — хранятся в стоящих в подвале бочках?

— Одного отравили, а другой погиб на войне, хотя скорее всего не от рук врагов. Но детская игра гораздо старше. Говорят, что когда страной правил какой-то прапрапрадядя нашего императора, он имел обыкновение сажать членов своей семьи в бочки и катать по городу, чтобы были покорнее. А ещё говорят, что любимым способом казни у него было посадить человека в бочку и пустить по речным водопадам. А иногда за этим человеком плыла вся его семья. Не знаю, правда ли это. Я никогда не говорила с теми, кто мог бы помнить те времена.

— А дети помнят, — заметила Элизанда, — в играх. Уж поверь. Но здесь нет реки, по крайней мере с водой. Как ты думаешь, может быть, пленника скатят со стены?

— Нет, я говорю глупости. Скорее всего его должны были извлечь из бочки сразу же по прибытии. Но зачем было сажать его туда? Почему нельзя было заковать его в цепи и заставить идти вслед за лошадью?

— Наверное, потому, что бочка — вроде темницы. Там узник в безопасности, надёжно заперт и не может сбежать. К тому же там темно и тесно. Прошу прощения, но там до сих пор должно страшно вонять. Это наказание, Джулианна, самое большее, на какое осмелился барон. Он привёз пленника ради королевского правосудия — это так, но по дороге решил и сам наказать его. Просто потому, что у него была такая возможность.

— Да, наверное. А человек может стоять в бочке?

— Нет, если он с меня ростом, то уже не может, — ответила невысокая Элизанда.

— Как же его кормили?

— Сквозь дырочку. А может, и вообще не кормили. Они проехали всего двадцать миль? Ну, тогда не думаю, чтобы ему давали есть, даже если на путешествие ушло дня два. Он же из Сурайона, Джулианна. Или по крайней мере они так думают.

Еретик, богохульник — конечно, его не стали бы кормить! Он мог просидеть в бочке неделю, только дожидаясь отправки в Рок, и всё это время оставаться без пищи. Двадцать бесконечных миль под безжалостным солнцем, без еды и без воды — и она ещё могла смеяться над этим? Нет, больше не могла. Джулианна очень обрадовалась, услышав на лестнице шаги и голоса, нет, только один голос, а потом поскребывание ногтем по закрывавшей вход занавеске.

Она быстро сделала знак Элизанде, и девушки надвинули на лица опостылевшие вуали. Потом Джулианна произнесла:

— Входите…

На мгновение за занавесками наступило смятение, там зашаркали и зашевелились, раздался короткий лающий смешок, в котором было больше нетерпения, чем веселья, и голос рыцаря произнёс:

— Нет, Маррон, это ты должен держать гардину и отвести её назад, чтобы пропустить меня. Понимаешь?

— Да, сьер…

Гардины раздвинулись, и рыцарь шагнул в комнату, наклонившись в дверном проёме. Позади него показался Маррон, одной рукой придерживавший гардину, а в другой державший горящий факел. Джулианна отметила, что он почти лихорадочно оглядывается по сторонам, но не могла понять, что он ищет, пока юноша не пожал плечами и не наклонился затушить факел между полом и стеной. Брызнул фонтан искр.

Штора выскользнула из его руки и скрыла горе-оруженосца. Джулианна вежливо перевела взгляд на рыцаря, но всё же следила краем глаза за дверным проёмом. Вещество, которое тут, в Роке, использовали для наверший факелов, ярко горело, но легко крошилось — от факела Маррона брызнули не только быстро гаснущие искры, но и горящие угольки. Джулианна услышала шарканье и представила себе Маррона, затаптывающего угольки ногой в верёвочной сандалии. Услышав негромкий вскрик, она безжалостно улыбнулась.

Вуаль должна была скрыть улыбку, но Джулианна не слышала ни единого слова из цветистого приветствия, произнесённого рыцарем, и этого вуаль скрыть не могла. Ехидно улыбаясь, рыцарь позвал:

— Маррон, брось свои языческие пляски и входи.

Гардины раздвинулись, и в комнату робко проскользнул Маррон. Он снова был красен как свёкла. Остановившись у края ковра, он смешно пошаркал ногами; когда он сделал шаг вперёд, его сандалии остались позади.

Оглядев обстановку комнаты, Д'Эскриве издал негромкий одобрительный звук.

— Должно быть, тут несколько менее изысканно, чем вы привыкли, дамы. Надеюсь, вам здесь удобно?

— Вполне, благодарю вас. — В подтверждение своих слов Джулианна села на постель, указав рыцарю место напротив себя. Он словно не заметил этого и стал неторопливо прогуливаться подле окна, одновременно ведя разговор.

— Что ж, хорошо. Орден очень заботится о своих гocтях. Мы, рыцари, сами обеспечиваем себе скудные удобства у себя в комнатах, в то время как монахи и вовсе лишены их — не правда ли, Маррон?

— Да, сьер.

— Да, мадам, я взял на себя смелость принести с собой немного вина, опасаясь, что забота Ордена о вас не доходит до таких тонкости…

На самом деле вино нёс, конечно же, Маррон. Юноша неловко снял с плеча сумку и, порывшись, вытащил флягу и кубки, блеснувшие в свете канделябров серебром. Маррон сломал печать на пробке, налил в бокал вина и поднёс его Джулианне, вспыхнув ещё раз, когда их пальцы соприкоснулись. Он впервые открыто встретил её взгляд, хотя это продолжалось всего мгновение. Нет, подумала Джулианна, он не из тех, кто презирает женщин, — он всего лишь мальчик, который только начинает превращаться в мужчину, мальчик, не сталкивавшийся с женщинами с тех самых пор, как он был отлучён от материнской груди. В Марассоне всё было иначе — и гораздо лучше, по её мнению.

Маррон налил вина Элизанде и д'Эскриве; после этого он вернулся к холодному очагу, у которого оставил сумку.

— А четвёртый кубок, Маррон? — негромко произнёс д'Эскриве.

Юноша поднял глаза, посмотрел на рыцаря и произнёс:

— Сьер, я думаю, что вино есть излишество.

— Думать от тебя не требуется, юноша. Ты даёшь обет послушания именно для того, чтобы думать поменьше. Налей себе вина и выпей. И ещё: я категорически запрещаю тебе рассказывать об этом своему исповеднику. Ты понял меня?