Сотовая бесконечность - Сергей Вольнов Страница 32

– Сколько?! – чуть не подавился грубой лепёшкой младший и недоверчиво оглядел говорившего.

Перед ними сидел не просто старик – засушенная мумия, древняя развалина. Казалось – стоит ему пошевелиться посильнее, и от него начнут отваливаться куски плоти. Перекрученное неведомыми хворями тело сотрясала непрерывная дрожь. Руки – две палки, на которых болталась высушенная кожа, собиравшаяся на сгибах глубокими складками. Брови занимают пол-лба, уши поросли седыми волосами, свисавшими до плеч. Лысую макушку, покрытую сморщенной кожей, пересекал огромный шрам, уползавший на затылок. Половина правого уха отсутствует, левое разодрано в мелкие лоскуты. Рот определялся лишь по звездообразной впадине, куда сбегались пучки морщин. Только если внимательно присмотреться к глазам, прятавшимся в провалах глазниц, – тогда можно было поймать его взгляд: молодой, злой, но и в нём сквозила смертельная усталость.

– Вы ешьте, ешьте! – приветливо пододвинул к гостям миску с похлёбкой староста. – Не бойся! Жрать можна, за пару суток смертельну дозу не огребёте, а там, глядишь, и подлечитесь… до большого города ежли дойдёте.

– А что здесь? – вдруг подозрительно уставился на ложку младший. Ему показалось, что в похлёбке всплеснулась, словно там плавало живое.

– Те лучше не знать, – лицо старика чуть дрогнуло, морщины около рта слегка разгладились (наверное, это была улыбка), – не то взад полезет. Как звут-то вас, брадяги? Какими путями к нам?

Старший, не торопясь отвечать, отодвинул чистую миску. Уважительно поблагодарил, вытянул плоскую флягу, взболтал содержимое и отвинтил крышку.

– Этой чево у тя? – живо заинтересовался староста, забыв о вопросе.

– Спирт. Знашь тако?

– Обижашь! Как не знать! Только пробовать да-авно не доводилось. Угостишь иль плату какую стребуешь? Можа это, как ево… деньги?

Они оба рассмеялись.

– Угощу! За хлеб-соль отчего не отблагодарить доброго человека.

Староста оживлённо засуетился, вытащил откуда-то жуткую ценность – кружки, некогда эмалированные, ныне постыдно оголённые, рыжие от ржавчины, словно краснеющие за свой недостойный вид.

– Наливай! Не расплескай! – Староста вожделенно облизнулся.

Младший поперхнулся похлебкой, увидев раздвоенный кончик языка.

– За знакомство! Зовут меня… Родионом, а товарищ, – кивок в сторону спутника, – отзывается на имя Стёпка.

– Меня Олегом звали когда-то, а сейчас всё больше – Дед. – Староста вздёрнул кружку: – За знакомство, мужики! Будьмо!

Они выпили. Степан, не выказывая желания присоединиться, поблагодарил за еду и вышел на крыльцо.

Клан лесных людей проживал в жуткой глухомани. Но, внимательно присмотревшись, можно было различить остовы каменных домов, сплошь покрытых растительностью. Корни деревьев, метущих верхушками небо, разгрызали камень, превращая в щебень. В их могучей тени, почти полностью скрытые ветвями, прятались лачуги, построенные из глины, замешанной для крепости с травой и кое-где укреплённые обломками веток и слегка обтёсанными брёвнами.

То, что трава жёсткая и вполне годится для армирования глины, Степан убедился на собственном опыте – споткнувшись о невидимые среди зелени ржавые обломки, он схватился за траву и порезался до крови об её острые края. Лачуги венчали травяные же кровли, доходившие чуть ли не до земли. Вообще-то издали эти жилища можно было принять за огромные кучи травы или муравейники. В этих же домиках вместе с людьми обитал скот – рогатые свиньи, бесшёрстные овцы и карликовые коровы.

Куры, которым по статусу было положено сидеть на насестах, лазили по деревьям, цепляясь всеми шестью когтистыми лапами. Когда «птички» испражнялись, помет стекал по стволам, оставляя глубокие дымящиеся борозды. Мощными клювами куры сшибали плоды, которые падали на землю, выбивая в ней глубокие воронки. Плоды эти, больше всего смахивающие на гибрид гранаты-лимонки с ананасом, обладали столь же крепкой, как у гранаты, оболочкой. Но «пташки», размером с небольшого страуса, крючковатыми клювами легко вскрывали их, доставая семена, похожие на стальные пули. Некоторые «семечки» падали на землю и, слегка подрагивая, вбуравливались в неё.

– Каким же надо быть отважным, чтобы попытаться поймать такую курочку на завтрак, – пробормотал молодой человек, названный Степаном, и поёжился.

Обходя деревню, он углубился в заросли и неожиданно вышел на большую поляну. В её центре стояла высокая решётчатая конструкция. Венчала сооружение огромная цилиндрическая ёмкость. По-видимому, в своё время это была водонапорная башня. Судя по отполированным, блестящим от какого-то жира железным балкам, башню тщательно оберегали и максимально заботились о её сохранности. Наверх вела лестница. Последний пролёт – метров в десять – был съёмным. Степан обошёл башню несколько раз, пытаясь уразуметь её назначение, а потом, решив не ломать зазря голову, вернулся в деревню.

Родион и дед сидели на крылечке. Староста продолжал невесёлый сказ о постатомном житье-бытье. Из стариков остался только он, да ещё Машка-замарашка, выжившая из ума старуха лет сорока пяти. Молодёжь, народившаяся у облучённых после взрыва, была преимущественно бесплодной, да и жили дети мало, всё от каких-то хворей помирали. Те же внуки, что у них изредка рождались, мёрли почти сразу, а то и появлялись уже мертвыми. Выживали буквально единицы… Только они с Машкой народили около двух десятков младенцев. «По пяток за раз», – горделиво делился дед. А вот выжили всего два штуки. Один – Куря, сейчас вождь клана. Второй, Последыш, и был тот самый соплежуй, встреченный Родионом и Степаном на поляне.

Нынче в селении около тридцати человек. Как понял Степан, человеками Дед звал только особей мужеска полу. Лишь двое из них в полном разуме – сын Куря, да ещё один, но тот пока ещё совсем малец. Его берегут как зеницу ока – будущий вождь, как-никак. Остальные… «Оружие в руках могут трымать, детей знат как робить, чево ище для жизни нала? А розум – та на черта вон сдался, штоб разуметь, до чево ж нам хреново?» – философски рассуждал Дед. Есть пара «неприкасаемых» – люди-растения. Ничего не соображают вообще, ни к какой работе не пригодны, лишь ходют та едят. О них заботится весь клан. Обижать таких – великий грех! «Неприкасаемыми» либо рождаются, либо становятся – теряют рассудок от ран или от старости. «Я сам едва таким не стал, – сказал Дед, демонстрируя жуткий шрам на голове. – С людомедведём, один на один… Вот он меня й поломал. Зато я ево кирдыкнул!»

– А где же все человеки? – поинтересовался Степан, присаживаясь на крылечко.

– На охоту свалили. Бабы на городе. Я за дитями приглядаю. А Последыш мя сторожит. – Дед ласково погладил мальчишку, как собачонка прикорнувшего возле его ног. Тот сладко спал, из носа до земли тянулась ниточка соплей. Третье веко изредка поднималось – змеиный глаз внимательно оглядывал окрестности.

– Как же вы живёте-то?

– Нормальна живём. Земля родит, бабы родят, зверья полно. А скольки у ево ног, глаз чи хвостов, в котле не видать. Только вот мутняки досаждают.