Колдун. Сквозь века. - Елена Синякова Страница 33

И пусть эти следы были совершенно другими, ярость и ненависть в синих глазах горели адским пламенем, когда я продрогшей кожей ощущала взгляд, что скользил по мне, отмечая каждую свежую ссадину, каждый синяк и следы крови, которые выходили из полос, оставленных ногтями брата.

Остановившись на моей шее, где вероятней всего проступали следы от пальцев, зверь взвыл от невыносимой ярости, оскалившись и клацнув выпирающими острыми клыками, отчего даже я содрогнулась, хоть и не боялась его.

Где-то нутром я чувствовала, что он понимает меня, и все, что происходит, не потеряв человеческого сознания, но сейчас уже была не уверена, что смогу остановить его, когда широкие мохнатые лапы встали на порог, а невестка за мной упала на колени и принялась молиться, то новому богу, которому мы не верили, то старым богам, что своей силой и властью смогли сделать подобное создание, не знающее пощады и приносящее лишь мучительную смерть.

— Не сможешь войти на мой порог, пока я не приглашу, чертово отродье! — брат пытался не дрожать от страха и не отступать ни на шаг назад, но я видела, как капельки пота выступили на его напряженном лбу и висках, когда волчья морда усмехнулась и зверь перешагнул порог обеими передними лапами, входя в дом, чтобы показать себя во всей своей ужасающей красе, выглядя в свете дрожащих свечей еще более огромным.

Но теперь и я дрогнула, зная даже лучше брата и невестки, что от Черного невозможно спастись и сбежать, как бы далеко не смог уйти, потому что он был не просто зверем, но и колдуном, который поразил этот мир своей жестокостью.

Зверь не обращал внимания на то, как в деревне проснулись все жители и началась самая настоящая паника.

Крики о помощи, собачий лай, переходящий в вой от боли, чьи-то проклятья и мольбы окружали теперь со всех сторон, потому что волки пришли вслед за своим могучим и страшным вожаком, чтобы наказать людей за их жестокость и равнодушие по отношению к слабым, когда многие могли слышать наши крики от боли и беспомощности, но никто не пришел, чтобы помочь.

Он шел на брата размеренно и целенаправленно, запугивая его еще сильнее и наслаждаясь его паникой и страхом, отчего ноздри зверя трепетали, а в хищных злобных глазах был мрачный, тяжелый триумф, от осознания того, что этот жалкий человечек, посмевший посягнуть на то, что принадлежало только Черному, поплатится за совершенное сполна.

Но это все еще был мой брат!

И как бы я не была расстроена тем, что случалось довольно часто, как сегодня, а не могла смотреть на его смерть, которая не будет легкой, потому что Черный жаждал его боли и криков, чтобы они стали очищением моих криков в его голове.

Поэтому неловко кинулась вперед, уже не пытаясь прикрываться от синих глаз и вставая прямо перед черным зверем, чья голова была на выше моей, чтобы выставить руки вперед, прошептав:

— Пожалуйста, не делай!

Волколак прижал уши, склонив голову, и зарычал низко и угрожающе, словно говоря мне уйти с дороги и не путаться у него под лапами, а я даже спиной чувствовала ошарашенные глаза бледного брата и невестки, которые не верили в то, что я могу встать на пути самой смерти.

Лишь бы не понимали обо всем остальном!

Он смотрел в мои глаза тяжело и предупреждающе, полыхая жаром настолько ощутимым, что я чувствовала его тепло даже на расстоянии. Мое тонкое, почти прозрачное нижнее платье легко колыхалось от ветра, который радостно залетал в сломанные двери, убивая остатки тепла, которые с большим трудом удавалось сохранить в нашем шатком домишке.

— Он совершил много плохого и злого, — прошептала я, делая еще один шаг вперед и касаясь осторожно пальцами большой горячей морды, блаженно вдыхая в себя знакомый аромат колдуна, который окутывал меня теплом и чувством полной защищенности и покоя. — Но он все еще мой брат.

Волколак шумно фыркнул и оскалился сильнее, переводя взгляд синих глаз на брата за моей спиной, однако позволяя касаться своей черной морды, когда, словно обезумев, брат закричал и кинулся к двери, скрываясь в темноте ледяной ночи, а я ахнула, обхватывая шею зверя руками и со всей силы прижимая к себе, чтобы только он не побежал вслед за ним.

Я знала, что его сила настолько огромна, что если он рванет вперед, то сможет вырвать мои руки, но продолжала прижимать голову волколака к груди, всем телом ощущая, как он сопротивляется своей ярости, которая обжигала мои руки, то жаром, то кусающим холодом, даже через плотную густую шерсть, чувствуя его стальные мышцы, и то, как они буквально ходят ходуном.

Он боролся с собой.

Со своей кровожадностью и яростью.

С нутром хищника внутри себя, который жаждал погони, агонии и боли.

Боролся ради меня.

Мне все еще было больно.

Казалось, что вместо волос к моей головеприбили парик, сотней мелких гвоздиков, каждый из которых жег и зудел, отчего я поморщилась, в первую секунду притихнув и задержав дыхание, чтобы понять, где брат и рядом ли Черный. Не важно в каком из своих обличий.

Но окружающие меня звуки и запахи были далеки от той реальности, в которой еще оставалась моя душа.

Особенно запахи!

Вокруг не витал приглушенный аромат сухого дерева и воска, а стоял удушливый и едкий запах медикаментов, который перебивал все прочие, словно кусая мозг в желании скинуть с него пелену страшного, болезненного сна, где я все еще была Марьяной.

Я так и не знала проснулась ли, тихо застонав от боли во всем теле, и слыша, как рядом кто-то поспешно зашевелился, касаясь моего лица теплыми руками:

— Все хорошо, моя малышка!

Папа был рядом, и глаза наполнились слезами, отчего ресницы тут же стали мокрыми, когда я выдохнула, едва слыша сама себя и переживая за ту, кто защищала меня ценой собственной жизни:

— …где невестка?

— Ты уже не невеста, не бойся больше, милая! — быстро отозвался отец, гладя меня по волосам и лицу, возвращая в иной мир, где рядом не было Черного, и заставляя вспомнить все то, что происходило в комнате.

Сначала мозг сопротивлялся, цепляясь за остатки убегающего сна, словно из двух зол пытался выбрать наименьшее, где, по крайней мере, все были, кажется, живы.

— Я все сказал родителям Дэна, малышка моя. Больше нет никакой помолвки, теперь ты свободна.

Воспоминание ослепило вспышкой яркого света, который и стал началом конца, когда я дрогнула всем телом, лишь сейчас отчетливо понимая, что я не дома, а в больнице, рядом с папой, пока перед глазами появился последний кадр, прежде чем я отключилась — бездушное тело Дэна в углу комнаты с раскинутыми руками.

— Дэн?.. — прохрипела я, распахивая глаза и тяжело выдохнув, когда, наконец, судорожно пробежав в первую секунду, по безликой одиночной палате, мои глаза остановились на лице папы, которое осунулось и словно похудело, забрав с него все краски и оставив лишь печать тревоги темными кругами под глазами.