Тираны. Страх - Вадим Чекунов Страница 33

— Думаешь, и вчерашний бунт не пожаром вызван?

Иерей кивнул:

— У того, кто подстрекал толпу, вполне могла быть цель — воспользоваться беспорядком, проникнуть во дворец и попытаться найти предмет.

— Здесь, в Воробьеве? — изумился царь. — Выходит, знают, что он всегда при мне? Был…

Сильвестр пожал плечами.

— В Москве, думаю, все соборы и кремлевские палаты уже обысканы. Но если науськивали толпу на твой дворец, значит, хотели и тут поискать. Могли Медведя твоего отнять.

— Что предлагаешь, старик?

Сильвестр поднялся и строго сказал:

— Молиться.

Царь с иереем встали под образа.

Четверть часа Иван усердно отбивал поклоны, пока не устал и не обмяк. Прикрыв глаза, теперь он вялым шепотом разговаривал сам с собой — так показалось пристально смотревшему на него Сильвестру.

— Великий соблазн таится в серебре, — неожиданно сказал старик. — Лишь избранные духовные лица сумеют устоять перед ним.

Царь, не поднимая век, кивнул.

— Все, что получишь от церкви, — не твое, а лишь дозволенное тебе. Все, что приобретешь с помощью церкви, — не твое, а церковное.

Иван снова согласился молчаливым кивком.

Глаза настоятеля горели яркими цветами — зеленым и голубым.

Но царь не замечал этого, погруженный в дремотную молитву.

Морозная одурь окутала мертвый лес.

Стылый морок повсюду. Тишина.

Лишь скрип под ногами — за ночь дорогу, по которой проехало черное войско, припорошило, скрыло конский помет, следы подков и полозьев.

Юрка с трудом переставлял ноги — одну в огромном подшитом валенке, на другую обуви не нашлось, и он обмотал ее куском овчины. Рваный зипун был ему слишком велик, но зато длинный — пола сгодилась на обмотку.

Под зипуном рубаха и холщовые портки — в чем вытащили из избы, в том и бежал он от полыньи в лес.

Вчерашний день, разом изменивший его жизнь, стоял перед глазами Юрки. Разбойники в черных кафтанах. Крики и плач, ругань, побои, стоны. Холод и страх. Лед под ногами и черень воды совсем рядом. Боязно было решиться на побег. Тряслись колени, и стучали зубы. Отчаянно колотилось в груди, трепыхалось и обрывалось сердце. Но вот проткнули бок деду Степану и утопили его, а потом стали толкать всех подряд — сквозь крики и плач тяжело бултыхала вода. Тогда и дернул за руку дрожавшего рядом соседского Ваньку. Глазами показал в сторону дальнего берега. Тут Машкины родичи, заметив переглядки, подтолкнули к ним дочку. Из одежды на ней была лишь размахайка да платок — мать успела накинуть. Но потеряла его Машка, когда они, рванув от душегубов, выскочили к берегу и продирались через кусты — на ветках остался. Бежали прочь от реки, сколько хватало сил. Потом упали в снег, зарылись вглубь, словно косачи. Прижались друг к дружке, все в колючем крошеве. Жар от беготни быстро схлынул. Холод облепил тела. Тряслись, коченея. Не сразу решились выбраться и глянуть, что там — на льду. Хотя и догадывались. Поползли по сизому рыхлому снегу, по своим следам. Юрка увидел и снял с сучка серый Машкин платок, обернул им скулящую девчонку. Подстреленного разбойниками Ваньку заметили сразу. Уткнулся лицом в наледь, вытянулся и застыл, примерз к черной луже под собой. Конец стрелы торчал из плеча, подрагивал на ветерке серым пером. Не дожил Ванька и до семи лет. Машка, ровесница его, разревелась сперва, а когда глянула на сиреневый лед и черную воду чуть дальше, упала и принялась голосить истошно.

Юрка ощутил себя беспомощным и потерянным. На целых пять зим он старше, а что делать дальше — не знал.

Трескучий гул на берегу, где была их деревня, утих. Огонь насытился, утратил ярость и теперь равномерно дожирал остатки. Сивые пряди дыма толсто тянулись в сторону леса.

Взглянув на белые ступни потерявшей рассудок девчонки, Юрка подхватил ее на руки и засеменил по льду. Ног он не чуял. Переставлял их, будто деревянные чурки. Много раз падал, роняя ношу, но поднимался и, качаясь, брел дальше, пока не выбрался с Машкой на свой берег. Втащить затихшую девчонку наверх не смог. Вскарабкался сам, глянуть, не уцелел ли кто, остались ли не тронутые пожаром дома. Увидел кривую сараюшку Федюньки-дурачка, жившего на задках возле оврага. Кинулся туда мимо горящих изб. Бросил взгляд на свою — у той уже рухнула кровля и вот-вот готовы были осыпаться стены. Жар от полыхавших домов согревал, но обмирала и леденела душа. На тело Федюньки он наткнулся возле порога его ветхого жилища. Тот лежал на спине, глядя изумленным глазом в дымное небо. Другого не было, вместе с половиной головы. Дурачок он был безобидный, тихий. Все ходил по деревне, думал о чем-то, да мысли разбегались, не мог ухватить их. Покачивал головой, бубнил беспрерывно: «Бобонятки, бобонюшки, бобо…» Возиться черные разбойники с ним не стали, сразу разглядев, кто он такой. Хватили по несчастной голове саблей, заглянули в сараюшку, разбросали убогие вещички и вышли. Даже жечь поленились. Отгулял Федюня по деревне. Да и деревни-то — не стало.

Юрка снял с мертвого зипун и валенок — второго не нашел нигде. Худо-бедно утеплился. Больше ничего на Федюне и не было — дурачок исподнего не носил. Совестно покойника нагишом оставлять, но и затащить в сарай сил не хватало. Заглянул внутрь жилья, в ворохе трухлявой соломы нашел пару дерюжных мешков — Федюнькина постель, не иначе. Кинулся к берегу — Машку укутать да попытаться втащить в сарай, до утра пересидеть. А там уж видно будет, куда податься и как дальше жить.

А ей уже ничего не нужно было. Как ни тормошил ее, белую и сонную, — все напрасно. Сжала губы крепко-крепко, будто боялась сказать что-то, прикрыла глаза и больше не откликалась на тряску и зов. Все, что Юрка смог сделать, — уложить поровнее да присыпать сверху снегом.

Обмотал себе голову козьим бабьим платком, а руки укутал обрывком размахайки — больше из Машкиной одежки ничего не сгодилось. Плакать не было ни сил, ни возможности.

Воздух раздирал горло, царапал лицо.

Над деревней небо было светло от огня, но вокруг давно налилась густая синева, подбиралась долгая ночь.

Вскарабкался к догоравшим домам.

Сновал до темноты, собирая подходящие головешки и обломки для костра.

Закидал снегом и Федюньку.

Развел огонь в его щелястом жилище, закутался в мешки. Сидел и пустыми от пережитого глазами смотрел на желтые язычки.

Потом громко и долго выл, катаясь по мерзлому полу.

С пологих холмов за рекой, встревоженные заревом и запахом пожара, ему вторили волки.

Уснул под утро, но проспал недолго. Дожидаясь рассвета, стучал зубами возле прогоревшего костра.

В кармане обнаружил надкусанную луковицу, несъеденный ужин Федюньки. Пожевав, толкнул хлипкую дверь и выглянул из убежища. Увидел синие цепочки следов — волки кружили всю ночь совсем рядом, но угасавший пожар не дал подойти ближе. Юрка скрылся в сарае, но вскоре вышел с длинной палкой — разыскал «лошадку» Федюни, на которой он иногда «скакал» по деревне. Мальчик взглянул последний раз на пятна пепелищ и зашаркал мимо обугленных печных остовов в сторону просеки, опираясь на палку.