Другая половина мира - Михаил Ахманов Страница 33

— Рядом с моим родичем, досточтимым Дженнаком, всегда будет несколько человек, — многозначительно сказал он. — Особо близких! — Фарасса поднял толстый палец. — Вот об одном из них тебе и надо позаботиться. Догадываешься, о ком?

Орри сунул руку под плащ, помассировал мышцы.

— Санрат Квамма?

— Ты глуп, как черепашье яйцо! Зачем мне голова этого санрата? Пусть она достанется пожирателям грязи! Ну, думай, отрыжка Одисса! Кто еще будет с моим почтенным родичем?

— Видел я в лагере Грхаба, его охранника… — задумчиво пробормотал Орри.

— Да ну? — По губам главы лазутчиков скользнула ядовитая усмешка. — А что еще ты видел или слышал?

— Этот Грхаб — близкий ему человек, в Фирате будет все время с ним… и днем, и ночью…

— Даже ночью? — восхитился Фарасса. — Может, они и спать улягутся на одной циновке? Или наследник все же прихватит с собой кого-нибудь помягче Грхаба? Понежней, я хочу сказать.

Лицо Орри Стрелка на миг окаменело, потом в глазах его мелькнуло понимание. Фарасса, следивший за ним, довольно кивнул:

— Наконец-то догадался, безмозглый помет койота!

— Мудры твои речи, светлый господин… мне ли тягаться с потомком Одисса…

— И не тягайся, — наставительно заметил Фарасса. — Тебе надо слушать, понимать и выполнять, иначе тень твоя укоротится ровно на одну голову. Ясно?

— Ясно, — стрелок вдруг усмехнулся. — Но ты меня не пугай, господин, не грози.

— Это почему же? — Глава Очага Тумма приподнял бровь.

— Я был тебе верен… и я тебе нужен.

— Ты так думаешь? Хмм… Многие мои люди хорошо стреляют и отлично обращаются с ножом.

— Лучше послать в битву одного ягуара, чем стаю койотов.

«Ты не прав, ублюдок, — подумал Фарасса, — не прав, считая себя ягуаром. Тебе далеко до атлийских душителей! Вот они — ягуары! И поклоняются ягуару! Ну, сделаешь дело — убедишься, как ошибался».

Они уставились на окровавленный песок, где два пернатых бойца, раскрыв клювы и испуская клекочущие вопли, продолжали с бешенством наскакивать друг на друга. Коричневый с оранжевым гребнем хромал все заметнее, по груди его стекали алые струйки; пестрый казался пободрее. «Пожалуй, я выиграю у Лодды тыкву с пивом», — подумал Фарасса и, подобрав гость песка, швырнул его в сцепившихся птиц.

— Я сделаю, — произнес Орри, почесывая грудь. Время двигалось к полудню, солнце палило, и стрелок вспотел под толстой кожаной накидкой. — Я сделаю, пресветлый господин. Только…

— Только? — Фарасса стиснул кулак.

— Это будет стоить дороже… дороже, чем с теми санратами и купцом… и дороже, чем с любопытным жрецом.

— Почему?

— Наследник сильно разгневается…

— Тебе какое дело? Пусть гневается, лишь бы не заметил, откуда вылетела стрела! Вот если заметит… Ну, тогда тебе и чейни не будут нужны, Орри Стрелок. За них не купишь легкую дорогу в Чак Мооль.

— Верно, господин. Но я сделаю дело, а ты — ты должен заплатить справедливую цену. Риск велик. Этот Грхаб, сен-намит… Глаз у него как у сокола…

Торговля начала забавлять Фарассу. Он не считал себя скупым, но никогда не платил лазутчикам лишних денег, ибо Очаг Барабанщиков был относительно небогат. Его основными задачами — разумеется, официальными — являлись рассылка по городам и весям свитков, в коих была изложена воля сагамора, и соблюдение законности в стране, на что взимался специальный небольшой налог — судебная подать. Кроме того, выдавались дотации из казны — для содержания лазутчиков в Великих Очагах и на кейтабских Островах. Были у главы глашатаев и свои собственные люди, вроде Орри Стрелка и Лодды, тоже стоившие немало; расходы на этих особо доверенных шпионов он покрывал из личных средств и денег, что удавалось утаить из податей.

Впрочем, за горе и унижение сына Дираллы Фарасса заплатил бы любые деньги; другое дело, что показывать этого Орри не стоило. Эти кентиога так упрямы и жадны!

— Ну, так сколько же ты хочешь, бычий помет? — спросил он стрелка.

Тот посмотрел на арену, где пестрый приканчивал коричневого. Оранжевый гребень побежденного уныло свесился набок, он испускал хриплые крики и пятился шаг за шагом. Пестрый бил клювом, стараясь добраться до голой шеи врага.

— Ты сказал, что цена этому керравао полсотни чейни, — произнес арбалетчик. — Но наложница молодого господина стоит больше.

Бровь Фарассы дернулась. Хорошо обученные бойцовые птицы были дороги, и Орри правильно запомнил цену.

— Если за керравао пятьдесят, — продолжал стрелок, — то за женщину — двести. И сразу! Годится, мой повелитель?

— Двести чейни, полновесных одиссарских монет, были немалой суммой. Фарасса сунул руку за пояс, вытащил серебряный квадратик с головой сокола на аверсе и изображением горящей свечи на оборотной стороне, взвесил в ладони.

— Двести чейни… Хорошо! Пятьдесят — сразу, остальное — когда сделаешь дело. .

— Сто и сто! — буркнул стрелок.

— Я сказал — пятьдесят!

— А если она, — Орри выделил последнее слово, — останется здесь? Если наследнику не понадобится согревать постель в Фирате? Что тогда?

— Оставишь задаток себе, — Фарасса выудил из-за пояса увесистый мешочек с серебром, немедленно исчезнувший под накидкой Орри.

— За эти деньги я мог бы прикончить Грхаба, — задумчиво произнес он.

— Когда придет время, за него получишь отдельную плату. — Фарасса поглядел на ристалище и ухмыльнулся. Пестрый, распустив ободранный хвост, гордо расхаживал вокруг поверженного врага. Тот уже не дергался и странным образом напоминал сейчас Фарассе смуглокожего широкоскулого телохранителя сына Дираллы — то ли цветом оперения, то массивной своей тушей, бессильно распростертой на песке. Дойдет очередь и до этого Грхаба, подумал глава глашатаев, снова усмехаясь. Пока же предстояло позаботиться об Орри, и Фарассе пришло в голову, что другой его лазутчик — тот самый, что охотился на диких быков в тасситской степи, — тоже неплохой стрелок. Надо будет послать ему весть, решил он, взмахом руки подзывая Лодду. )

— Ты проиграл, вонючий скунс! Мое пиво отдашь Орри… сегодня он должен отпраздновать выгодную сделку!

Арбалетчик принял позу почтения, предписанную киншу.

— Пусть Шестеро Кино Раа не оставят тебя своими милостями! — Он замер, сложив ладони у груди.

Взирая на низко склоненную голову Орри, Фарасса на миг представил стрелу, что вопьется ему в затылок, и буркнул:

— Да свершится их воля! Иди, таркол, готовься в дорогу!

* * *

Со стороны храма долетел протяжный звук флейт, потом звонкие молодые голоса затянули Песнопение; око Арсолана опускалось за холмы на западе, и жрецы славили светлого бога вечерним гимном.