Похитители душ. Операция «Антиирод» - Полина Каминская Страница 33

Абсолютную уверенность в себе

Тонкое остроумие

И изощренное хамство

Пятьсот пар носков и тысячу белых рубашек

Триста шестьдесят пять одеколонов (и еще один — на случай лишнего дня в високосном году)

Всех твоих уродов-друзей, с которыми ты писал в один горшок и с тех самых пор любишь горячей любовью

Твою работу, деньги, работу-денъги, работу-работу — деньги-деньги

Твой ледяной изощренный секс, редкий, как снег в Африке

Простите, погорячилась, это уже не для посторонних ушей.

— Свети-ик, — ехидно пропела Илона, — не многовато ли шампанского? А то придется завтра «андрюшу» пить.

— А вы бы, девушка, помолчали. С закрытым ртом вы гораздо привлекательней. — Бедная Дуська, ей-то за что? Только за то, что у нее есть муж и ребенок и она глупее меня?

— Я думаю, последнее замечание относится ко всем женщинам… — задумчиво произнес Виталий, глядя в сторону.

Глубокий вдох. Выдох. Вдох. Спокойно, Ипполит, спокойно…

— Где здесь танцуют, милый? — спросила Светочка, надеясь, что ее улыбка выглядит достаточно обворожительно.

— Я думаю, внизу. Хочешь потанцевать?

— Да, милый. — Наконец-то хоть поморщился.

— Хорошо. Сходите, девочки, попляшите. А мы с Юрой пока покалякаем о наших делах.

Дуська хмурила аккуратные бровки и сердито наматывала на палец километровые жемчужные бусы.

— Ладно, Илонка, не сердись, пойдем. Ну, не сердись. Хочешь, смешное скажу? Бусинка за бусинкой — съела бусы Дусенька! — Кстати, и смеяться Дуське тоже не идет. Смех у нее вульгарный.

Перед уходом Светочка выпила еще один бокал шампанского. У вас есть план, мистер Фикс? Есть ли у меня план — есть ли у меня план? У меня есть план! Я позвоню сейчас доктору Игорю! Который час? А, впрочем, неважно. Больному срочно нужна помощь. Больной скорее жив, чем мертв? Больной скорее мертв, чем жив!

Саша задумчиво брел мимо цветочных рядов, пытаясь сообразить, во-первых, какие цветы следует покупать невесте, а, во-вторых, нужно ли их покупать будущей теще? А, может, следует и вовсе поступить наоборот? Два букета — тоже не пойдет. Купишь одинаковые, скажут: формалист. Купишь разные — начнут сравнивать. Что ж делать-то? Как это происходило в прошлый раз, дай Бог памяти? Дарья Петровна очень любила цветы. И что он ей купил? Ах, да! Мы же тогда с Аленой (для того, чтобы ненароком не запутаться, Саша твердо решил называть бывшую жену Аленой, а нынешнюю знакомую — Леной) ехали на дачу! Помнитсяэ опоздали на электричку и больше получаса бродили по платформе в Девяткино, поминутно целуясь. Вот в чем-чем Алену не обвинишь, так это в недостатке темперамента. Да, в общем, и ни в чем уже не обвинишь. Слишком много времени прошло… Саша вдруг начал припоминать всех девушек, которые у него были после развода. Кажется, с Людой он познакомился еще до получения официальных бумаг, удостоверяющих, что он снова свободен. Да и познакомился-то так, назло Алене. Потом была мимолетная Таня, чья-то то ли сестра, то ли племянница, с удивительными пепельными волосами и резким голосом. Дольше всего Саша гулял (фу, и слово-то какое гадкое!) с Лерой. Она жила около метро «Елизаровская», в одном из тоскливых двухэтажных коттеджей. Когда Саша приезжал к Лере в гости, ее собаку — крупную дурную псину, похожую на овчарку, — выгоняли на балкон. Саша с Лерой пытались заниматься любовью на диване, а собака все это время скребла лапами стекло балконной двери и скулила. Отвратительное воспоминание. Саша никогда особо не жаловал собак, а после злополучного романа с Лерой и вовсе разлюбил. Вот, пожалуй, и все девушки. Слишком много времени всегда отнимали рейсы. Саша остановился, пытаясь ухватить промелькнувшую вдруг странную, тоскливо-сладкую мысль. Нет, не мысль. Воспоминание? Нет. Как будто смотренный недавно хороший французский фильм…

Выбрав, наконец, приличный букет хризантем для Лены, Саша пошел к метро, где они с матерью договорились встретиться. Предстоящая процедура знакомства с родственниками угнетала Сашу своей официальностью, обязательностью и, главное, тем, что в ней будет участвовать мамаша. Эх, сюда бы бабушку… Странно, в последнее время, особенно после рейса, Саша все сильнее и сильнее скучал по ней. В общаге, на верхней полке самодельного захламленного стеллажа уже полгода стояла небольшая плетеная шкатулка…

…После похорон мать с Иркой, словно две ищейки, рыскали по бабушкиной квартире, пытаясь урвать себе побольше, побольше, побольше, раз уж квартира уплывала в чужие руки… Саша тогда часа три стоял в каком-то странном оцепенении, прислонившись к двери. Ему хотелось схватить двух глупых баб за шкирку и вышвырнуть отсюда вон. Ему было стыдно за родную мать и сестру. Невыносимо противны их поиски и ядовитый шепот: "…колечко с сапфиром найти не могу, наверное, в ломбард заложила, скупердяйка… а жемчуг? Жемчуг где? Ты говорила у нее жемчуг розовый остался…" — "Да не знаю я, ищи…". Но гораздо противней было бы немедленно разораться и устроить скандал здесь, в самом уютном и тихом доме, который он знал за всю свою жизнь. "Сашенька, — ласково пропела тогда мать, подходя к нему, — ты если хочешь что-нибудь на память взять — так возьми. А то потом новый хозяин нас и не пустит…". А сами — сами! — проперлись, не разуваясь (ладно, какой уж тут порядок!), в комнаты и уже увязывали огроменные тюки — на память, на память! — вилки-ложки (серебро, как-никак), фарфор, два крепких полукресла с полотняными чехлами, старинные кружева, шторы бархатные, вазы напольные (бабушка говорила, что они когда-то стояли в квартире ее родителей), книги (мать не хотела брать, да Ирка посоветовала: бери, говорит, они старинные, в букинистический сдать можно, ты знаешь, сколько это сейчас стоит?), даже постельное белье! Саша дождался, пока они, наконец, вызвали такси и убрались — усталые ("вот пыли-то надышались!"), но недовольные ("барахло, одно старушечье барахло!"), — вышел на кухню и поставил чудом уцелевший чайник на. плиту. Нашлась ему и чашка (вот бы у матери глаза на лоб повылезли, узнай она, сколько за эту чашку, даже треснутую, ей могли заплатить в салоне "Санкт-Петербург"!).

Он сидел на вечерней темнеющей кухне, свет не включал, пил чай, не курил, чувствуя, как возвращаются на место привычные запахи этой квартиры, спугнутые Иркиным атомным дезодорантом. Вспоминал.

Ушел совсем поздно, тщательно закрыв дверь, зная, что больше сюда не вернется. На память взял три альбома с фотографиями (в первом альбоме, старинном, еще прошлого века, он, к своему стыду, так и не удосужился никого запомнить) и чашку, из которой пил чай. И, немного поколебавшись, эту самую, плетеную шкатулку. Вполне современную, вьетнамской соломки, с бабушкиным вязаньем. Так, несколько цветных клубков — сто раз перевязанные шарфы и варежки — и костяной крючок. Саша привез шкатулку к себе в общагу и поставил на верхнюю полку. Иногда доставал и задумчиво рассматривал немудреных цветов клубки. Его грела сама мысль о том, сколько времени за свою долгую жизнь бабушка держала в руках этот самый крючок…