Дом аптекаря - Эдриан Мэтьюс Страница 33

Рут отчетливо помнила, как Сиско-Кид подошел к дому, как взбежал по ступенькам. Она не знала, кто он такой, но у них было кое-что общее: Лидия ван дер Хейден.

И все же кто он такой и какого черта делает здесь?

Кид все еще слушал, но внимание его начало рассеиваться. Он почесал шею и медленно оглядел комнату.

Рут предпочла укрыться в туалете.

Вылавливая в мыльнице скользкий зеленый кусочек мыла, она с объективной враждебностью изучила свое отражение в зеркале.

Обкусанные до мяса ногти, растрепанные волосы и казавшийся неуместным заштопанный шерстяной жакет, в котором она прекрасно чувствовала себя на барже.

«Давай смотреть правде в лицо, — мысленно сказала Рут своему отражению, — если бы гранж был олимпийским видом, ты представляла бы Голландию». Мать определенно назвала бы ее неряхой, но, черт возьми, офисная вечеринка в Зюйдоост не то событие, для которого требуется вечернее платье.

Она сполоснула лицо и тряхнула головой. Капельки воды, разлетевшись, попали в волосы, повисли на ресницах. Сразу стало легче, свежее, как после внезапного дождика в душный летний день.

В кабинке спустили воду. Кто-то шаркнул ногами, завозился с крючками, пуговицами и замками. Кто-то собирался выйти. Рут торопливо утерлась бумажным полотенцем и поспешила вернуться в ярко освещенную, неприветливую комнату.

Жожо все еще не было.

Она попыталась дозвониться до нее по мобильному, но телефон Жожо был отключен.

— Чертова обманщица! — прошипела Рут. — Куда же ты запропастилась?

Между тем вечеринка, на которую ее заманила Жожо, оправдывала самые худшие ожидания.

Обнаружив за шторой раздвижную дверь, Рут выскользнула на балкон и свернула косячок в надежде избавиться от нервозности и хоть чуть-чуть поднять настроение.

Опершись локтями о железные перила, она глубоко затянулась.

На темном небе высыпали звезды.

Нагловато-дерзкий железобетонный Бийлмер затаился в собственной тени, и только редкие машины еще ползли внизу под громадным футуристическим рекламным щитом со светящимися призывами покупать пиво «Амстел» и DVD-плейеры.

С другой стороны площади высился монолитный жилой дом, напоминающий некую квадратную мультимедийную инсталляцию. Каждое освещенное окно представляло собой что-то вроде мини-экрана, на котором разворачивалась та или иная сцена из Домашней жизни: «Обед с телевизором. Готовимся ко сну. Малыш уделывает пришельцев. Спокойной ночи». Некоторые сцены повторялись, а две или три были даже представлены в трех вариантах.

Чем бы ни была забита твоя голова, куда бы ни уносили тебя мысли и мечты, физическое существование каждого легко поддается разбивке на такие вот эпизоды — час за часом, день за днем, — сведенные к одному и тому же унылому повторению функциональных ритуалов.

Такая насекомоподобная и почти математическая репликация всего восхищала и одновременно отвращала — факсимильный мир зеркальных отражений, роящихся клонов, занятых каждый своим делом. Мысль о том, что ты индивидуален, уникален, не похож на других — даже если живешь на барже, — была не более чем пустым мифом, самообманом.

Сердце на мгновение замерло.

На балконе напротив, положив руки на поручень, стояла женщина. Задумавшись, она смотрела в ночное небо и, похоже, совсем не замечала свое альтер эго.

— Мафефа, — прогремел из ниоткуда мужской голос.

Чернокожий мужчина осторожно переступил через алюминиевый порожек раздвижной двери.

За ним проследовал Кид.

— Мафефа?

Чернокожий потер указательным пальцем о большой — универсальный жест для обозначения денег — и сухо усмехнулся.

Рут затаилась. Мужчины не заметили ее. Похоже, оба были довольны, что ускользнули из агрессивной синтетической атмосферы офиса, с его гудящими лампами дневного света и теплым эргономичным рельефным пластиком.

— Деньги любят деньги, — продолжал чернокожий и провел прямую линию от середины широкого, сплюснутого носа в бесконечность. — За милю чуют. Останавливаются на улице, снимают лайковые перчатки и здороваются. «Добрый день, друг мой. Где это мы с вами встречались?» Посмотри туда. — Он кивнул в сторону офисных зданий в районе вокзала и выпятил живот под застегнутым на все пуговицы пиджаком. — Люди в костюмах. Парни, построившее все это. Они знают, что к чему. Знают, как извлекать прибыль. Знают, как набивать карманы. Либо ты даешь прибыль, Томас, либо нет. Третьего не дано.

Второй мужчина вздохнул.

— А ты не сдаешься, Камерон.

Чернокожий рассмеялся. Смех у него был особенный: высокий, пронзительный, удивительно контрастировавший с гулким, громыхающим голосом и немного маниакальный, как будто смеялся не он сам, а некий крошечный персонаж мультика, спрятавшийся в его животе.

— Нет, не сдаюсь! В тот день, когда я опущу руки, мне останется только лечь и умереть! — Он подбросил орешек и, резко откинув голову, поймал его в рот. Но уже в следующее мгновение от хорошего настроения не осталось и следа. — Ты проссываешь жизнь, братишка, — пробормотал он и, картинно фыркнув, отвернулся.

Кид не ответил, чем только добавил масла в разгоравшийся огонек раздражения своего собеседника.

— Я скажу, почему у них ничего не получается. — Чернокожий показал пальцем через плечо, имея в виду, очевидно, собравшихся на вечеринку. — Потому что они всего лишь жалкая кучка болванов вроде тебя. Без обид, Томас. Их никто не слушает, и тебя никто слушать не станет. Понимаешь, о чем я? Ты малявка, сопляк. Всегда им был и им умрешь.

Второй снова не отреагировал, но в его молчании ощущалось напряжение, как будто он сдерживал себя лишь усилием воли, заставляя не поддаваться на провокацию.

Черный понял, что переступил черту и зашел слишком далеко, а потому предпочел дать задний ход. Положив на плечо собеседника медвежью лапищу, он коротко хохотнул.

— Я рассказал Исме твою историю. Ну, старик, это ее добило! Надо же придумать — наняться нянькой к псине! — Он звучно хлопнул себя по бедру и покачал головой: — Ты ведь все сочинил, а? Признайся, что сочинил.

— Нет, Камерон, не сочинил, — спокойно ответил Кид. Он тоже немного повеселел, хотя сдержанность и настороженность еще ощущались в его позе. — А что мне было делать? Она попросила присмотреть за малышом, а когда я пришел, то оказалось, что малыш — собака. И к тому же здоровущая. Немецкая овчарка. Пришлось повозиться — и то его светлости не так, и это не этак. Привык, чтобы его обслуживали по высшей категории.

— Жрет, наверное, только бараньи яйца, а?

— Да… rognons blancs. По-французски благозвучнее. Все, как положено, за исключением разве что марочного кларета.

— Хренова псина. Но такое только с тобой и могло приключиться! — Чернокожий обнял приятеля за плечи и, наклонившись, громко прошептал: — Уже не знают, куда деньги девать! Внутри все высохло, но нет же — подавай им куколок, суррогатных детишек да кое-что еще… ты же понимаешь?