Не хочу быть полководцем - Валерий Елманов Страница 35

В груди екнуло, дыхание перехватило, но я, собравшись с духом, спросил, прилагая все усилия, чтобы голос не дрожал от волнения:

– Да, может, она подурнела с тех пор?

– С чего это дочка моей сестричны подурнеет?! – возмутился князь. – У нас, Воротынских, что ни девка, то краса неописуемая. Ну и Долгорукие тож не из последних. Вот вместях и сотворили диво дивное.

Сердце почему-то принялось так отчаянно колотиться, будто хотело вырваться из груди. В висках звенели колокольчики, а по затылку словно лупил какой-то назойливый кузнец, но я все равно спросил как можно небрежнее:

– А что, и впрямь ее батюшку тоже Андреем зовут или мне послышалось?

– Отчего ж послышалось. Так и есть. Андреем Тимофеевичем. Последний он у Тимофея Владимировича. Да я тебе сказывал по дороге туда. Али запамятовал?

– Запамятовал, – сконфуженно сознался я. – Как есть запамятовал. – И пожаловался: – Уж больно крепкий медок у Никиты Семеныча. Аж с ног сшибает. До сих пор голова кружится.

– И как я тебе сказывал, что ее поезд о позапрошлое лето близ Ведьминого ручья чуть тати не перехватили, тоже запамятовал? – подивился Воротынский. – Это когда Андрей Тимофеевич замуж ее пытался за дмитровского княжича выдать, за Василия Владимировича, – уточнил он.

– Тоже, – одними губами произнес я, не в силах дышать, и блаженно пролепетал: – Близ Ведьминого ручья… тати… и не замужем… ну надо же. И как это я все… запамятовал?.. – В эту минуту мне больше всего хотелось попросту расцеловать этого немолодого человека с пышной окладистой бородой и седыми висками. Его, потом всех слуг, что сопровождали нас, закончив сексуальный порыв души лошадиными губами. – Ох запамятовал, князь-батюшка. – И от избытка чувств я весело засмеялся.

Глупо, конечно, но сдерживать себя в тот момент я не мог, заливаясь от хохота и утыкаясь в конскую гриву.

– Эва, как тебя с русского меду развезло, – неодобрительно крякнул князь, но потом тоже сдержанно улыбнулся – уж очень заразителен оказался мой смех, и снисходительно заметил: – Сразу видать, фрязин.

А я продолжал хохотать.

Кстати, так и не пойму, с чего я взял, что Яковля – похабная фамилия. Очень даже хорошая. Просто отличная, если вслушаться. И сам он мужик весьма и весьма – гостеприимный, приветливый, и вообще душевный парень. А жена у него просто красавица – милая, домашняя, хлопотунья…

Славные они люди, дай бог им счастья…

Ради приличия я после того вечера решил выждать три дня. Большего сроку отпускать не стал – все равно бы не выдержал. Мне и эти дни показались за вечность.

На четвертый день я подошел к Воротынскому и твердо заявил, что еду в Псков, куда знакомый купец Франческо Тотти должен был доставить мне с родины денег. Ждать он меня не станет, а о закупке товара у него договорено заранее, поэтому если я не появлюсь в срок, то он уедет обратно, а я останусь у разбитого корыта и в следующий раз увижу его лишь через год.

– Погоди-погоди, – насторожился князь. – А как же сакмагоны, кои уже подъехали? Ты уедешь, а их-то кто опрошать станет?

Хо-хо, вспомнил. Я что, зря эти три дня гонял подьячих? Мы ж всех сакмагонов опрашивали вместе, а в последний день я вообще только контролировал процесс. И забыть мои помощнички ничего не могут: все подготовленные мною вопросы имеются в листах – бери и читай, а потом записывай ответы. Легко и просто.

– Пока они и без меня управятся, – заверил я. – Опросные листы я им отдал, а потому у них дело легкое. Ну а когда они всех опросят, к самому главному я уже вернусь, чтоб свести все воедино. Им ведь с рубежниками все одно не меньше месяца, а то и двух говорить, и раньше не поспеть. – И для надежности веско повторил: – Главное – свод.

Воротынский еще упрямился, но я дожал его, заявив, что к началу основной работы мне надо иметь не просто свежую, но очень свежую голову, а с той, что сейчас болтается на моих плечах и озабочена отсутствием денег, никакого свода не получится.

Князь вздохнул, прикинул, проникся – сам вечно без денег – и нехотя дал «добро». Однако едва я заикнулся о грамотке для его племянницы, как он тут же снова замахал на меня руками:

– Ишь чего удумал! Так ты и до Пасхи не вернешься, а там распутица, и все, не раньше лета. Обойдется она без грамотки. Опять же я совсем недавно, о прошлом годе, весточку ей посылал. Что ж теперь, кажное лето с ей сообщаться?

– Последняя родня, – пытался я урезонить его, но ничего не помогало.

– И думать не моги! – бушевал Михайла Иванович. – Это ж крюк поболе полусотни верст. Нет, нет и нет! И без того опаску держу, что до распутицы не поспеешь. Шутка ли, три дня назад Кикиморин день миновал…

Вообще-то только буйное воображение русского народа могло додуматься до того, чтобы поместить святого за грехи в ад – я имею в виду святого Касьяна, день которого отмечается двадцать девятого февраля, или вот как тут – обозвать Маремьяну праведную, день которой отмечался семнадцатого февраля, Маремьяной-кикиморой. Но мне не до изысков буйной отечественной фантазии – я считаю, старательно загибая пальцы. Зрелище деловито загибаемых перстов завораживает князя, и он на время умолкает, настороженно следя за моими трудами. Наконец работа закончена и все пальцы, кроме указательного на правой руке, загнуты. Я торжествующе поднял руки вверх и показал Воротынскому.

– Все сходится. Если пойдет без задержек, то к концу марта вернусь.

Тон авторитетный и уверенный – дальше некуда. На самом деле я конечно же ничего не подсчитывал. На Руси это бесполезно. Тут надо отмерять не семь – семьдесят семь раз, и все равно завязнешь в середине какой-нибудь особенно широко разлившейся лужи. Или болота. Да мало ли где. Тем не менее князь проникся. Ворчать не перестал, но тон поубавил:

– У меня в прежних вотчинах, что в Новгород-Северских землях лежали, на огородах об эту пору уже людишки возились, горох сеяли с безрассадной капустой. Вот-вот оттепели пойдут. А тут хошь и не так тепло, яко в твоих фряжских землях, ан следующий месячишко неспроста на Руси сухим кличут. Он Евдокее Плющихе [27]крестник.

Отчаявшись, я пошел ва-банк. Сознавшись, что во мне взыграло любопытство, я честно заявил, что хочу повидать дочку его племянницы и лично убедиться в ее неописуемой красоте.

– Да тебе зачем? – хмыкнул Воротынский. – Ее ж Андрей Тимофеич за царя отдать мыслит. С сынком князя Старицкого не вышло, а потом и сам Владимир Андреевич в опалу угодил, зато теперь прямиком к царю в тести попасть возжелал. Все по шапке боярской сохнет.

По неодобрительному тону князя я заметил, что эта затея мужа его племянницы Михайле Ивановичу не по душе. Хотя открыто он ее не осуждал, но достаточно было послушать, как он презрительно цедит слова, и посмотреть на брезгливо скривившиеся губы. Воротынский, как и царский печатник Висковатый, придерживался мнения, что получать боярскую шапку через бабью кику зазорно.