Фурия Капитана - Джим Батчер Страница 35

Гонец, носивший ливрею Первого Сенаторского, подъехал на линию сражения Первого Алеранского и направился к капитану и Маркусу. Молодой человек спешился, отсалютовал капитану и сказал.

— Его Честь, Сенатор, требует и приказывает, чтобы вы встретились с ним в течение часа, сэр.

Капитан кивнул.

— Мой поклон Его Чести, я приду.

Гонец отсалютовал еще раз и удалился.

Маркус нахмурился:

— Сенатор не будет доволен вами, сэр. Он приказал вам выжидать на месте.

Капитан холодно улыбнулся:

— Вот почему я ждал, пока все станет совсем плохо, прежде чем отдал приказ. Он может кричать и бахвалиться, но он не может безнаказанно обвинять меня за то, что обратил поражение в победу — и он это знает.

Маркус проворчал:

— Может быть и так.

Капитан поглядел вниз на темнеющие тела покойных, покрытых голодными воронами, словно одеялом. Тут и там, среди мелькающих тел павших легионеров, Маркус мог видеть более большие и темные фигуры канимов. Их полегло немало, но Легионы заплатили разорительную цену, чтобы вышибить врага с позиции, которую он никогда не намеревался занять.

— Маркус, — сказал капитан.

— Сэр.

— Пошли за Фоссом и его людьми. Сегодня гвардия понесла потери, и сегодня впервые у их Трибунов медицины есть реальные пострадавшие, нуждающиеся в лечении. Им понадобится помощь.

— Да, сэр.

Капитан немного помолчал. Затем сказал.

— Я бы хотел начать действовать раньше, Маркус. Но если бы я это сделал, у Арноса был бы повод отстранить меня от командования.

— Да, сэр, — тихо произнес Маркус, — был бы.

Капитан вытер обе руки об штаны, словно пытаясь с них что-то стереть.

— Ладно, — тихо сказал он. — Давай пошевеливаться, центурион. До Мастингса длинный путь.

Тави вместе с Арарисом въехал в город. Ворота города были широко распахнуты, хотя и не без усилий.

Пока они были закрыты, позади них были свалены тонны земли, и Рыцари Земли, принимавшие участие в штурме, еще только заканчивали ее расчищать.

— Взгляни на это, — прошептал Тави Арарису. — Даже если бы они сломали ворота, Гвардия не смогла бы пробиться сквозь все это. Они просто хотели, чтобы мы остановились, пока они бросают камни нам на головы.

Арарис сурово кивнул и окликнул бригадира державшего ворота.

— Центурион! Вы не могли бы подсказать нам расположение командования Сенатора?

Приземистый человек с жезлом центуриона и кровью на шлеме и нагруднике посмотрел вниз со стены. Секунду он рассматривал Арариса и его клейменное лицо, и его губы приподнялись в презрительной ухмылке — пока его глаза не дошли до Тави.

Тави хранил молчание. Капитаны и другие важные люди не обязаны разговаривать. Для этого у них есть подчиненные.

Центурион кивнул молодому капитану и ударил кулаком в грудь, приветствуя.

— Городская площадь, большой белый дом. Бывшая резиденция местного графа.

— Благодарю, — сказал Арарис, без малейшего следа иронии в голосе, и они продолжили свой путь.

Длинноногие лошади маратов двинулись какой-то танцующей рысью вниз по центральной улице Отоса, цоканье их копыт отчетливо разносилось над мостовой. В воздухе сильно пахло канимами — это был резкий, затхлый запах, отдающий металлом.

На улицах было очень тихо на протяжении всего их пути. За исключением нескольких проходящих отрядов легионеров они никого не видели. По сути…

Внезапно у Тави загорчило во рту, и он сглотнул, утихомиривая желудок.

— Люди. Где горожане?

Лицо Арариса помрачнело, но он хранил молчание. Они въехали из-под полуденных солнечных лучей в огромную, прохладную тень, отбрасываемую отвесными скалами, высящимися по обе стороны города. Тави пробила дрожь.

Они приехали на городскую площадь, расположенную вплотную к южным стенам города, и обнаружили, куда делись все жители Отоса. Там было около восьми или девяти сотен горожан, сидевших на камнях площади, и они были окружены рядами мрачных легионеров.

Еще больше гвардейцев заняло позиции на южной стене, в основном лучники. Около половины из них смотрели на площадь, а не на юг, где войска канимов, как страстно надеялся Тави, все еще отступали.

Над площадью царила тишина, мужчины, женщины и дети сидели неподвижно, не разговаривая. То тут, то там лаяли собаки или кричали дети, и весенний ветер иногда с шумом захлопывал открытую дверь.

Они находились в пятидесяти ярдах от него, но даже своими ограниченными навыками заклинательства воды Тави ощущал их тихий, едкий страх. Ощущение было невыносимым, так как, в отличие от его собственного страха, было не способно оставаться внутри.

Казалось, что каждый его волосок, каждая частичка, каждая клеточка испытывали свой собственный ужас, и это чувство разливалось по нему тошнотворными волнами.

Он отвел взгляд от людей, закрыл глаза и положил руку на эфес шпаги. Тави черпал спокойствие из спокойного холода своего оружия, позволяя ему заполнить его и защитить от страха горожан. Ощущение ужаса тут же поблекло настолько, что он смог взять себя в руки и продолжить путь.

Они подъехали к большому белому зданию. Легионеры располагались за пределами палисадника, и Тави заметил одного из сингуляров сенатора — невысокую темноволосую женщину с луком, охранявшую вход.

Когда они спешились, один из камердинеров Первого Сенаторского вышел из дома и поспешил принять у них поводья лошадей.

— Добрый день, капитан Сципио.

— Добрый день… — Тави поднапряг память. — Тарис, не так ли?

Камердинер улыбнулся и склонил голову.

— Так точно, сэр. Сенатор ожидает вас. Идите прямо, через центральную дверь, вы найдете его в кабинете слева.

— Спасибо, Тарис, — ответил Тави.

Он взглянул на Арариса, тот кивнул в ответ. Тави поправил свой плащ и бодро зашагал вперед.

Арарис не отставал от него, держась позади и левее, глаза его были прищурены, взгляд — беспокоен.

В прихожей было еще несколько легионеров на страже, а также оставшиеся сингуляры сенатора — отвратительного вида банда, один к одному, но ни один из них не был столь встревожен появлением гостей, как Наварис. Увидев их, она встала, стройная и смертоносная, одетая во всё черное, и подошла к ним.

— Добрый день, капитан, — вежливо сказала она.

"Нет", — подумал Тави, — "не вежливо". Что-то в её тоне казалось неуловимо противоречивым, как если бы она произнесла фразу на языке, которого не знала, выучив её звук за звуком, не понимая, в чём смысл. Это было подражание вежливости и ничего больше.