Бесшабашный. Книга 3. Золотая пряжа - Корнелия Функе Страница 36

Что он еще мог предложить эльфу? Чем заплатить за жизнь Лиски?

Я уничтожу вас. Я найду способ, и проклятие фей покажется вам детской сказкой. Верни ее мне!

На этот раз эльф ответил.

Все на свете имеет свою цену, Джекоб. Но вой на – это война.

Война. Джекоб оглядел верхушки деревьев. Цена, как же… Он получит свое сполна. Обещаю. Прекрати, Джекоб. Ты готов поднести ему на блюде собственное сердце, лишь бы она жила.

– Черт, я совсем забыл, как это здорово! – не умолкал Сильвен. – Я слишком долго жил в городе. – Он ласково погладил ствол ели, словно потрепал собаку по загривку. – Проклятые города! Каменная плесень. Accouche qu’on baptize, Альберт! Поедем в Канаду!

Канада? Интересно, как она выглядит по эту сторону. Радужные форели, деревья с золотыми листьями…

– Канада? Где это? – оживился Ханута.

– Он имеет в виду Аркадию, – пояснил Джекоб. – По эту сторону зеркала в окрестностях Онтарио много стран. А Запад принадлежит индейцам и эскимосам.

Давай, давай, Джекоб. Самое время поговорить о канадских провинциях.

– Правда, что ли? – удивился Сильвен. – Tabarnak!

– Войско, которое последний раз посылал туда Горбун, превратилось в стадо тюленей. – Судя по тону, Ханута вполне одобрял такой способ ведения войны. – Тамошние дикари смыслят в колдовстве побольше наших ведьм.

Дикари. Джекоб снова взглянул на карточку.

Скажи же что-нибудь, только не молчи.

И ответ появился. Невидимая рука вывела его каллиграфическим почерком, словно смакуя каждую букву.

Отвези ее в Шванштайн. Может, я найду способ тебе помочь.

«Он игрок, – вспомнил Джекоб. – Он нарочно уводит тебя прочь от самого главного».

Эльф все еще хотел, чтобы он вернулся. Не дождется! Джекоб не сомневался, что Лиска бы его поддержала. Джекоб нагнулся к корням старой ели, туда, где из-под хвои торчали невидимые случайному глазу невзрачные цветочки. Щавель вечности. Сильвен прав: таких лесов больше нет. Где еще встретишь такое, даже по эту сторону зеркала?

Но ему надо дальше, туда, где место елей заступают буки, дубы и черный терновник. Большинство ведьм предпочитают лиственные леса.

– Что ты задумал? – встревожился Ханута. – Что-то мне твоя улыбка не нравится.

– У тебя еще осталась синяя пыльца?

– А зачем тебе?

– Осталась или нет?

– Сначала скажи, что задумал.

– Будто сам не догадался.

Ханута отстегнул от пояса потрепанный кожаный мешочек.

– Даже если ты ее найдешь… ты едва стоишь на ногах, посмотри на себя! С каких это пор ты стал самоубийцей? И того, что ты хочешь, она не отдаст даже в обмен на твою душу.

– Я знаю. – Джекоб взял мешочек. На вид он был сшит из той же кожи, что и протянувшая его мозолистая рука. – Или забыл, кто меня учил?

Их лошадей Семнадцатый не тронул. Джекоб почувствовал угрызения совести, вытаскивая из сумки своей спутницы лисью шкуру, но Ханута одобрительно хмыкнул.

– Разумно. Хотя она, конечно, пристрелит тебя, когда очнется.

Джекоб едва застегнул рюкзак негнущимися пальцами.

И в таком-то состоянии он хочет торговаться с ведьмой, с которой сама Альма могла сравниться разве что в свои лучшие годы!

Ханута преградил ему путь.

– Я иду с тобой.

– Нет. Ты останешься поддерживать огонь и отпугивать рудняков.

Разумеется, в горах водились духи и пострашней, но для таких искателей сокровищ, как рудняки, серебряная девушка уж очень соблазнительная добыча.

– Ну хорошо, – буркнул Ханута. – Тогда возьми, по крайней мере, Сильвена.

– Чтобы было о ком заботиться в походе? Спасибо.

В этот момент Сильвен позади них на удивление искусно каркнул по-вороньи. Вероятно, Ханута еще не успел ему объяснить, насколько опасны подобные шутки в этом мире.

Джекоб в последний раз посмотрел на Лиску.

– Да зачем я вообще напрягаюсь? – закричал ему вслед Ханута. – Ты еще ребенком был упрям как осел. Или я рисковал здоровьем только ради того, чтобы проводить тебя в последний путь? Одноногий Венцель и тот передвигается быстрее со своим костылем.

Его забота тронула Джекоба. В какие только колдовские притоны ни приходилось отправлять его Хануте, но никогда прощание не было столь тревожным. Или это годы размягчили сердце старого охотника? В любом случае для Хануты это ничего хорошего не предвещало.

Как всегда, Амалия заставляла себя ждать. Правда, делала она это не из тех соображений, что Кмен, часами томивший просителей в коридорах. Обычно королева задерживалась, чтобы в последний момент сменить платье или припудрить личико, к которому никак не могла привыкнуть, будто боялась потерять свою красоту так же внезапно, как и обрела.

Она принимала Кмена в любимой комнате своей матери. Амалия велела отделать ее заново, на свой вкус, как и большинство дворцовых покоев. Новая мебель, ковры и картины на стенах больше подошли бы кукольному домику. Вероятно, декораторы хотели воссоздать обстановку замка рыцарских времен, но получился дешевый китч. Притом что золота на него потратили немало. Терезии стало бы дурно в этих интерьерах.

Впрочем, Кмен чувствовал себя не лучше.

Он уже собирался послать своего адъютанта за Амалией, когда любимая горничная королевы объявила ее выход. Амалия свято чтила этикет. Держалась, как всегда, подчеркнуто прямо – жалкая попытка подражать манерам Темной Феи – и выглядела так, будто чудом освободила для Кмена минутку в своем плотном деловом графике. И это при таком количестве горничных и слуг.

Разумеется, белое платье – цвет невинности – она надела не случайно. Выбирала его долго, – рассуждала, прикидывала, как ребенок. Но если ум и расчетливость Амалия унаследовала от матери, то с уверенностью в себе дело обстояло гораздо хуже. Возможно, с тех самых пор, как мать купила принцессе новое лицо, потому что ее собственное оказалось недостаточно красивым.

Разумеется, Кмен об этом знал, когда брал ее в жены. Его шпионы разнюхали об Амалии такое, о чем не догадывалась и ее мать. Однако до недавнего времени король не подозревал, насколько жестокой и эгоистичной может быть его жена. И куда может завести ее непревзойденный талант в любой ситуации выставлять себя жертвой, а виновниками – других. Амалия любила себя, и только себя, притом что не была особенно высокого мнения о своих дарованиях.

Как же так, она ли не боготворила Лунного Принца? Кмен никогда не был уверен, любит ли Амалия его самого, но сына он любила безусловно.