Волхв-самозванец - Алексей Зубко Страница 37

– Нет, – задумчиво произнесла Кэт, закладывая крутой вираж. – Ты не волхв и не ведьмак...

– А кто?

– Лох.

– Какой?

– Боюсь, что дремучий...

– Здорово! Дождался...

– Приехали.

– Да... – обиженно засопел я, не сразу поняв, что последнее высказывание ведьмы относится не к предыдущему разговору, а к факту достижения места назначения.

Уняв праведное негодование, я соскочил на землю и осмотрелся.

Лес как лес, поляна как поляна, нигде ни признака жилья.

Едва слышно зашелестели листья, и, мордой раздвинув ветви терновника, на поляну вышел матерый волчара. Огромная зубастая пасть, мощные лапы и в придачу высота в холке больше метра. Такой человека – как Тузик тряпку... в клочья.

Приготовившись в случае чего поэксплуатировать Троих-из-Тени, я замер. Говорят, звери остро реагируют на резкие движения...

Шелест раздался справа... слева... сзади... Мгновение, и вот волки окружили нас плотным кольцом. Почти три Десятка здоровенных и к тому же явно хищных зверей. Вон у них какие клыки...

– Кэт, – шепотом окликнул я ведьму, – взлетай.

– Зачем? – поинтересовалась она, замерев с переброшенной через помело ногой.

– Волки.

– Точно лох, – обреченно вздохнула моя сопровождающая. И, легко соскочив на землю, подошла к самому здоровому зверю. – Привет, Здирих.

Волк рыкнул, с места исполнил сальто задом наперед и предстал перед нашими очами уже в образе старца преклонных годов.

Роскошная седая борода по пояс, жилистое тело и всякое отсутствие одежды.

А чего я еще ожидал?

Мы летели к волкодлакам – вот и прилетели.

Тем временем большинство волков приняли человеческий облик, и мы оказались в толпе здоровых голых мужиков.

Кэт восприняла это совершенно спокойно – ведьма, что с нее возьмешь? Меня же подобное соседство коробило – не в бане поди.

Вожак стаи подошел ко мне и протянул руку.

– Рад приветствовать прославленного волхва.

– Я тоже очень рад. – Я пожал ему руку, поражаясь силе его хватки.

– Прошу в мою обитель. Разделим трапезу, поговорим. Сказывают, на Кощея собрался?

– Собрался.

Протиснувшись сквозь заросли терновника, мы вышли в поселок волкодлаков.

Два десятка избушек; свора ребятни, гоняющая с дерева на дерево дикого кота; люди в простой крестьянской одежде и волки, занимающиеся мелкими хозяйственными делами, а то и просто дремлющие в теньке.

При нашем появлении карапузы оставили кота в покое, чем он не преминул воспользоваться – серой молнией шмыгнул прочь.

Потрепав рыжего, всего в веснушках малыша, я улыбнулся ему. Он ответил мне тем же. Пухлые губы разошлись, обнажив острые клыки.

Кто-то потянул за мой меч, кто-то за рубаху. Но, слава богу, никто не решился попробовать меня на зуб.

– Заходите.

Вступив в хижину, я замер, ожидая, пока глаза привыкнут к полутьме, царящей в жилище вожака волкодлаков. Обстановка обычная, как в простой сельской хате. Стол, скамья, печь и... пожалуй, все.

– Сейчас принесут угощение, а пока я хотел бы преподнести гостю подарок.

Седовласый волкодлак вышел, видимо за подарком, а я склонился к уху Кэт:

– Сырое мясо я не ем.

– Я тоже, – успокоила она меня.

– Почему волкодлаки не могут отследить маньяка? – задал я вопрос, над которым уже давно бился и не находил ответа.

– Лесные девы живут в заговоренных лесах, в которые не может зайти ни один зверь, так как в этом случае его сведет с ума и убьет запах материнских древ.

– Почему?

– Чтобы кабаны не подрывали корни, а медведи и зубры не рвали кору. Чтобы рядом никто ни на кого не охотился, не убивал...

– А как же маньяк?

– Что?

– Как он заходит? Нос зажимает? Или в противогазе?

– На людей этот запах не действует.

– Понятно. Волкодлаки просто не могут войти туда, чтобы взять след.

– Правильно. Войти они могут только в человеческом обличье, а нюх у них обостряется только в волчьем.

– Жаль, засаду они тоже не смогут организовать, – сообразил я.

– Да. В пределах заговоренного леса не организуют.

– Потому что убийства происходят как раз в то время, когда волкодлаки волей-неволей принимают облик волков.

– Молодец, – похвалила меня Кэт.

– Придется действовать в одиночку.

– А я? Полетать вышла?

– Ты с воздуха прикрывать будешь.

Ведьма открыла рот, чтобы выразить свое мнение по поводу моего заявления, но не успела. Вошел Здирих, неся в руках какой-то предмет, завернутый в холстину.

Предмет сей после удаления обертки оказался посохом. Больше всего к нему напрашивается определение «классический». Вырезанный из черного дерева, покрытый замысловатой вязью, которая вполне может оказаться рунами, с редкими вставками красного и белого цвета, он словно сошел со страниц фэнтези. Я не удивлюсь, если окажется, что он магический.

– Мы знаем, сколь трудный путь предстоит преодолеть тебе, – сказал волкодлак. – Возьми же этот посох, и пусть ноги твои не знают усталости, а бег будет легок и быстр.

– Спасибо, – искренне поблагодарил я старого оборотня, приняв дар.

Посох оказался на удивление легким и теплым.

– А теперь самое время перекусить.

Молоденькая девушка внесла тазик с замоченным мясом и целую гору различных приправ и плодов.

– Сейчас будем готовить наше секретное блюдо. Его рецепт передают из поколения в поколение.

Вожак волкодлаков достал из-за печи длинные деревянные спицы и принялся попеременно нанизывать на них, точно на шампуры, кусочки мяса и колечки лука.

Что-то весь этот процесс мне напоминает...

Дым костра, водка в пластиковых стаканах, девчата, выкладывающие на импровизированный стол овощи, ребята, перепачканные сажей, но с гордостью несущие свежеприготовленные шашлыки, аромат которых щекочет ноздри и вызывает аппетит. Воспоминания, воспоминания...

Заложив в печь дров, Здирих поднес к ним горящую лучину и удовлетворенно хмыкнул.

Пока дерево прогорало, хозяин поведал нам историю, приключившуюся с его прапрапрабабкой. Это прозвучало как некая версия сказки «Золотые яблоки».

– Жила-была, ела-пила, и однажды-таки случилось несчастье, ну, не беда-горюшко, однако неприятно. А все из-за живота ненасытного. Любила прародительница всласть покушать. Съела, значится, коня Ивана-царевича, а тот в слезы, сопли по щекам размазывает, ревет, что тебе та белуга – на жалость давит. Никто, дескать, его не любит, не лелеет, и всяк в убыток ввести норовит.