Восставшая из пепла - Танит Ли Страница 37

Своего собственного коня, крепкого гнедого, он направлял одними коленями, зацепив поводья за пряжку пояса; но он принадлежал ему и знал его. На наш отъезд смотрели из-за стен и оград немало мужчин и женщин, по большей части работавших в имении. Они подняли приветственный крик, так как мы теперь оделись для арены, и не возникало никаких сомнений ни относительно нас, ни относительно наших цветов: черный — в честь тройки, алый — в честь лозы. Дарак носил облегающие черные легины, кончавшиеся завязанными на лодыжках ремнями, черный кожаный пояс с красной эмалированной пряжкой, с которого свисали до середины бедер толстые полосы жесткой черной кожи — защита, дававшая, однако, ногам свободу движения. На ногах были черные сапоги до колен, с густо шедшими вокруг голеней красными кисточками. Выше пояса он фактически был голым, если не считать щита-кирасы — дубленой черной кожи, повторяющей форму тела, но закрывавшей только низ спины, живот и ребра, оставляя руки и плечи свободными для управления тройкой. С боков она тоже была открыта и удерживалась тремя ремнями из черной кожи с гранатовыми пряжками. На кирасе спереди и сзади горело алое солнце, повторявшееся, в свою очередь, на широких черных железных браслетах, усиливавших запястья колесничего. На плечах у него висел завязанный на руках кроваво-яркий плащ, не менее очаровательный, чем сапоги с кистями.

Я, лучница, была его эхом, одетая точно так же, за исключением того, что у меня не было выше пояса никакой защиты, кроме алого плаща, в который я сейчас и завернулась и который на стадионе будет сброшен. И носила я не два браслета, а один — для усиления левого запястья. На правом запястье будет черный железный щит с горящим красным солнцем, висевший сейчас у меня за седлом. Волосы я заплела на затылке в косу и сложила вдвое, завязав алыми ремешками.

Когда мы проезжали мимо маленького храма богини лозы, я обернулась, бросив благодарный взгляд. Дарак не обернулся, но я знала, что он носил под своим левым браслетом листик лозы, так же как и я под своим.

Когда мы проехали через Кольцевые Ворота и въехали в Анкурум, всюду кишели толпы. Они ревели и кричали, завидев нас — похвалы, приветственные слова молитвы:

— Я поставил на тебя, северянин, десятую часть своего серебра — выиграй для меня, ради любви к богам!

В садовом квартале из окон и с балконов глядели женщины. Пухленькие, изнеженные, смазливые, с томным выражением подведенных глаз, они осыпали Дарака цветами. Он и в самом деле выглядел похожим на одного из их богов. Красивый, с темно-золотым и твердым как железо телом, надменным и гордым лицом и яркими, бесстрашными, посмеивающимися над собой глазами. Если он победит, то сможет выбрать любую их них. Но если нет, если нет… яма, кучка земли, никакой песни и никакой белой анкурумской дамы, чтобы разделить с ним ложе.

Вещи ветшают, цивилизации угасают; только их символы остаются после них. Наверное, в один прекрасный день люди найдут развалины Сиркуникса в Анкуруме и скажут, что его создали великаны.

Построили его частично из того же теплого желтоватого камня, который преобладал во всем городе, но больший участок его выдолбили непосредственно в стальных холмах. Он находился за пределами первоначальной стены, но для его охвата построили новую стену. Снаружи вздымались к небу его собственные стены, увенчанные круглыми башнями, словно крепостные валы. Со стороны города имелось десять ворот для впуска мужчин и женщин из разных слоев общества. На противоположной стороне — только пять: Железные ворота — ворота борцов и кулачных бойцов; Алькумовы ворота — ворота акробатов и танцоров; Бронзовые ворота — ворота поединщиков и мастеров травли зверей; Серебряные ворота — ворота всадников и колесничих; и пятые, в центре, Золотые ворота — через них проходили участники Сагари. Над теми воротами были высечены на большой высоте буквы, вытянувшиеся в высоту, должно быть, на десять с лишним футов и складывающиеся в надпись на анкурумском, смысл которой напомнил мне о другом языке, близком мне, но который я должна забыть:

СМЕРТНЫЙ, ТЫ ТЕПЕРЬ БОГ.

За Золотыми воротами мы съехали по длинному скату в красный полумрак, освещенный факелами в каменных нишах. Здесь пахло лошадьми и еще чем-то с неясным, но сильным запахом. Ехать по скату пришлось долго, так как он вел под высокие трибуны стадиона до уровня площадки арены.

Наконец мы выехали в огромную подземную пещеру. Слева и справа проходы вели к баням, оружейным залам, комнатам лекарей и конюшням. А за этими комплексами таились другие, более глубокие пещеры — звериные ямы и крематории для тех, кто погибал здесь без родни. В противоположном конце этой большой пещеры длинный коридор шириной в десять колесниц вел прямо на арену.

Большинство лошадей уже развели по стойлам. Наступил полдень, и Градоначальник отправился обедать, но через час традиционная процессия, состоящая из его милости собственной персоной, привилегированных дам, представителей важных домов пройдет неторопливым шагом через это место, лениво оценивая форму участников в последний раз перед тем, как определить окончательные ставки.

Пещера была очень широкой и высокой, факелы со стен плескали желтым светом. Она разделялась на десять частей каменными перегородками высотой с коня, и в каждой хватало места для удобного развертывания колесницы, лошадей и конюхов. Шесть колесниц стояли на месте, сверкая металлом и красками, а лошадей увещевали остаться в оглоблях. В пятом стойле ждала тройка вороных, достаточно терпеливо сносивших последнюю чистку; ей же подвергалась и стоявшая позади колесница. Корпуса и колеса всех повозок сочились маслом, и оно собиралось на полу в лужи до тех пор, пока не достигало стоков. Сложный аромат, состоявший из запахов масла, металла, пота лошадей и людей, кожи, лошадиного помета, соломы, камня, а также острого, как нож, запаха напряжения.

Вороные замотали головами и потянулись к Дараку, когда тот гладил и ласкал их, похожих на полированное дерево. В их гривы и развевающиеся хвосты было вплетено столько алых лент, что они казались охваченными огнем. — Вы следили за колесницей и упряжкой? — сразу же спросил Беллан у своего главного конюха.

— Да, сударь. Никто не приближался. Не было ничего такого, о чем я не знаю. У номера семь — ренсянина — один из серых потерял подкову, но это все в порядке вещей, по-моему ничего не подстроено.

Колесничие и их конюхи толпились по всей пещере, заботились о тройках, шутили, выпивали.

— Плохо, — заметил Беллан.

Какой-то человек в желтом отыскал в нише Алтарь всех богов и склонился перед ним в поклоне.

— Барл из бума, — объяснил Беллан. — Хороший возница, но не мастер.

Если будет держаться ровно, займет второе место. Эти его серые чересчур норовисты.

Лучники тоже толпились тут, тоненькие юноши, уже раздетые до пояса, сохранившие из щегольства только свои цветные плащи. Одна группа вела между собой разговор — похоже, довольно дружеский для людей, которые скоро станут противниками. И все же я видела по их жестам — слегка женственным и злобным — что все это являлось частью игры. Вид у них был какой-то кошачий, а лица у некоторых смазливые, как у девушек, и для пущего сходства еще и накрашенные. Многие носили ожерелья и серьги, а один даже вплел в черный пучок волос нитку жемчуга.