Миры под лезвием секиры - Николай Чадович Страница 38

— А кого это, интересно, аггелы чуть ли не своим считают? — перешел в атаку Смыков. — Кого они к себе зовут постоянно?

— Меня. Не отрицаю, — кивнул Зяблик. — Я же с ними одной крови, только безрогий. Мне что брата пришить, что друга — плевое дело. Ты это запомни на всякий случай… — Он встал и принялся рассматривать схему, вычерченную Цыпфом.

— Красиво рисуешь… А вот тут, слева от Нейтральной зоны, что будет?

— Терра инкогнита! — Цыпф поставил на этом месте большой вопросительный знак. — Неведомая земля, благодаря стараниям некоторых энтузиастов названная Эдемом.

Уже давно спавший Чмыхало перевернулся на спину, громко всхрапнул и забормотал что-то по-своему.

— Вот кто у нас молодец, — покосился на него Зяблик. — Время зря не теряет. Надо бы и нам на пару часиков откинуться.

Первым выпало дежурить Смыкову. За ним — Зяблику. Цыпфа и Толгая, которым предстоял долгий пеший переход, решили не беспокоить.

Над Талашевском царила тишина, но не умиротворяющая тишина леса или степи, а мертвая тишина руин, которую лишь подчеркивали свист ветра в пустых провалах окон, печальный птичий грай и всякие непонятные шорохи.

Не любивший сидеть на месте Зяблик осторожно покинул квартиру и сделал вокруг дома пару кругов. Все внешне было спокойно: на тропинках не появилось новых следов, никто не потревожил паука-крестовика, затянувшего своими тенетами вход в соседний подъезд, все прутики, которые Смыков предусмотрительно натыкал на путях возможного подхода врага, находились на своих местах. Вскоре заморосил дождь и прогнал Зяблика со двора под крышу.

— Где ты был? — спросил Цыпф, так и не сумевший толком заснуть.

— Так… Прогулялся. На душе что-то тревожно.

— И у меня, — признался Лева. — Слушай, как ты думаешь, что это было?

— Где?

— Там, на железной дороге.

— Не знаю… Не колышет это меня с некоторых пор. Зачем зря голову ломать? Не по нашим мозгам такие дела.

— Ты пойми… Железный вагон — в лепешку. Рельсы в петли завязало. Я горные обвалы видел, но и там такой мощи нет. А тут на ровном месте… Какая сила гнала эту гору?

— Может, изнутри что-то перло…

— А что? Это же не вулкан, не землетрясение, не атомный взрыв. Знаешь, что мне все это больше напоминает?

— Ну?

— Смотри, — он посадил таракана на нос Чмыхало. — Сейчас ему станет щекотно, и лицевые мышцы рефлекторно сократятся.

Действительно, щека Чмыхало дернулась, под кожей прокатился желвак, и таракан резво бросился наутек.

— Хочешь сказать, земля ожила, — недовольно произнес Зяблик.

— Я понимаю, что это невозможно. Но ты ведь сам показал мне камень, который вдруг стал расти. А гранит, в течение считанных минут превращающийся в жижу, а потом вновь твердеющий? А дома, вставшие на дыбы? А этот странный гул? У меня от него поджилки трясутся.

— Лева, тебе вставать пора. Буди Толгая и топай за драндулетом. И не трави себе душу всякой чепухой. Без этого тошно… А я пока покимарю чуток…

Окончательно проснувшись, Зяблик услышал, как кто-то на кухне скребет вилкой по сковородке, а потом болтает ложечкой в чашке.

У противоположной стены на диване лежал Смыков, и глаза у него были по блюдцу. Увидев, что Зяблик приподнялся с подушки, он предостерегающе прижал к губам ствол пистолета.

Человек на кухне допил чай, уронил что-то на пол, откашлялся, а потом спросил:

— Ну что молчите? Проморгали… Что делать думаете? — на беду, сказано это было совсем не тем тоном, который устраивал Зяблика.

— А ничего? — дерзко заявил он. — Пускай их аггелы себе берут. Подумаешь, потеря… Одна как доска, другая как чушка. Мы себе получше найдем.

Человек на кухне молчал, слышно было только, как он барабанит пальцами по столу. Зяблик встал, неторопливо обулся и, глянув на пистолет Смыкова, скорчил рожу: убери, дескать, не смеши людей.

На кухню они вошли гуськом, и Смыков поздоровался, приложив ладонь к виску:

— Здравия желаю, товарищ Бутадеус.

Странный человек, однажды уже произведший фурор на этой кухне, удивленно приподнял бровь.

— Как вы сказали? Бутадеус? Простите, но я не самозванец и не могу позволить себе именоваться столь громким именем.

— Так как же вас называть? — фальшиво улыбнулся Смыков, большой специалист по плетению словесных сетей.

— Зачем вам это… А впрочем, — незнакомец еле заметно усмехнулся. — Не исключено, что нам еще придется встречаться. Зовите меня Артемом.

— Не солидно, — запротестовал Смыков. — Без отчества не солидно. Всякого уважаемого человека у нас принято называть по отчеству, если, конечно, нельзя называть по званию.

— Прародитель Адам, между прочим, отчества не имел, — заметил человек, назвавшийся Артемом.

— Ну, это исключение! — слащаво пропел Смыков. — Вас же не из глины слепили.

— Если вы настаиваете… Хорошо… Хотя я не уверен, что мое последнее отчество и, скажем так, одно из моих последних званий покажутся вашему слуху благозвучными. — Он набрал в легкие побольше воздуха и издал долгий, на разные лады скрежещущий звук, завершившийся довольно мелодичным хрюканьем.

— Такое у вас отчество? — подозрительно спросил Смыков, не понявший, шутят с ним или говорят серьезно.

— Нет. Звание. В приблизительном переводе сказанное мной означает: «Неподвластный смерти гонитель злых сил, непобедимый воитель с врагами рода человеческого, блюститель нутра и оболочки, дарующий силу слабым и спасающий обреченных».

— Военачальник, значит? — притворно восхитился Смыков.

— Увы. Всего лишь лекарь… А отчество звучит еще мудренее. В него, согласно традиции, входят составными частями имена всех предков подряд вплоть до двадцать первого колена, а также упоминание об их заслугах. Будете слушать?

— Я думаю, хватит и одного имени, — любезно согласился Смыков. — В виде исключения… Может, чайку согреть?

— Спасибо, я уже… Извините, что похозяйничал здесь без спроса. Лиля, кстати говоря, никогда не отказывала мне в гостеприимстве.

— Вы не родней ей приходитесь? — Смыков осторожно и ненавязчиво прощупывал собеседника.

— Почему вы так решили?

— Говорят, она вас дядей называла.

— Нет, в родственных отношениях мы не состояли. Просто я надеялся использовать ее в качестве передатчика.

— Какого передатчика? — вылупился Смыков.

— Вы о радио представление имеете?

— А как же! При нем родились и выросли. Незаменимое было средство пропаганды и агитации.