Левая Рука Бога - Пол Хофман Страница 38

— Попробуй просто держаться в тени, а если не можешь, то, по крайней мере, не надо иметь такой вид, будто ты хочешь каждому перерезать глотку, а потом скормить собакам.

На следующий день надежда Смутного Генри на то, что ситуация с Соломоном Соломоном и Конном Матерацци как-то разрядится, рухнула. Соломон Соломон нашел новый предлог, чтобы продолжить начатое накануне неистовое избиение, но на сей раз все происходило посреди арены, так что каждый мог отлично все видеть, более того, всех словно бы поощряли поучаствовать. Однако Конн Матерацци, менее прямолинейный, чем его учитель боевых искусств, и к тому же не желающий, чтобы окружающие думали, будто он всего лишь подражает ему, пинал Кейла по малейшему поводу, не вкладывая в эти пинки никакой силы. Этот молодой человек обладал особым даром унижать людей и обращался с Кейлом так, словно тот был его личной несерьезной обузой, с которой — что поделаешь — приходится вести себя снисходительно. Своими гибкими длинными ногами, отлично натренированными за многие годы, он мог лягнуть Кейла сзади в бедро или в ягодицы или слегка врезать по уху так, будто бить руками такое ничтожество, как Кейл, значило бы воспринимать его слишком всерьез.

Через четыре дня подобные издевательства над Кейлом со стороны Конна стали тревожить Смутного Генри больше, нежели грубое обращение с ним Соломона Соломона. К жестокости, причем куда более грубой, чем Соломонова, Кейл был привычен. А вот к поддразниваниям, к тому, чтобы его постоянно выставляли на посмешище, — нет. Генри опасался, что Кейл не выдержит и ответит.

— Мне кажется, он сейчас даже более спокоен, чем всегда, — сказал Кляйст, когда Смутный Генри поделился с ним своей тревогой.

— Ага, как дом с привидениями, пока в нем не пробудились демоны. — Они посмеялись над этой часто повторявшейся Искупителями присказкой.

— Осталось всего два дня.

— Давай уговорим его бежать завтра.

— Давай.

К вящей радости своих восхищенных друзей Конн Матерацци с еще большим злорадством продолжал играть роль терпеливого учителя незадачливого дурачка. В промежутках между побоями Соломона Соломона он, выдумав Кейлу какие-нибудь провинности, трепал его по волосам, как непослушного пса, которого ему искренне жалко. Конн без конца провоцировал его, награждая подзатыльниками или плашмя шлепая Кейла по заднице клинком своего меча. И с каждым разом Кейл становился все тише и тише. Конн Матерацци был чудовищем, но не дураком. Рано или поздно он должен был увидеть — и Конн увидел, — что тяжелые побои не производили на ученика никакого впечатления, а вот его, Конна, издевательства, сколь бы тщательно он их ни маскировал, все глубже проникали сквозь твердую оболочку Кейловой души.

Клан Матерацци славился двумя особенностями: во-первых, непревзойденным военным искусством и беззаветной храбростью в бою мужчин; во-вторых, выдающейся красотой и столь же выдающейся холодностью женщин. Вот уж верно говорили: невозможно понять жажду Матерацци умереть в бою, пока не увидишь их жен. Каждый Матерацци в отдельности и все они вместе представляли собой грозную военную машину. Но если бы вам довелось встретиться хоть с одной из их жен, вас окатили бы таким надменным презрением и такой спесью, каких вы никогда в жизни не видывали. Однако в то же время вы были бы как громом поражены их красотой и точно так же, как все мужчины Матерацци, готовы были бы претерпеть все ради их улыбки или снисходительного поцелуя.

Хотя Матерацци обладали безоговорочной военной, экономической и политической властью над почти что третью познанного мира, те, над кем они владычествовали, всегда утешались сознанием, что, каким бы могущественным ни было влияние суровых правителей, сами Матерацци просто рабски повиновались своим женщинам.

По мере того как продолжались избиения и оскорбления Кейла, трое бывших послушников проводили все больше свободного времени, стараясь наворовать по максимуму. Это не было ни особо трудно, ни особо опасно: отношение Матерацци к своему имуществу было, с точки зрения мальчиков, более чем странным. Они, казалось, могли без сожаления выбросить любую вещь, едва приобретя ее. При том, что послушникам вообще не разрешалось иметь никаких личных принадлежностей, это их потрясало. Поначалу мальчики крали то, что, как они считали, могло оказаться полезным: складной нож, точило или даже деньги, зачастую немалые, небрежно оставляемые их хозяевами в спальнях на самом виду. Потом оказалось, что легче спросить у хозяина, нужно ли положить ту или иную вещь на место или следует просто убрать ее с глаз долой, потому что зачастую им в ответ приказывали вовсе избавиться от этой вещи.

За четыре дня мальчики украли или получили «в подарок» больше, чем им могло понадобиться: ножи, мечи, треснувший лук, который Кляйст легко починил, маленький походный чайник, котелки, ложки, веревку, плетенки для хранения еды и весьма солидную сумму денег, которую они намеревались значительно умножить, очистив покои хозяев перед самым побегом. Все это было тщательно спрятано по укромным уголкам и щелям, хотя особой необходимости в этом не было, поскольку никто никакой пропажи и не замечал.

Мысль о необходимости покинуть место, где можно было жить припеваючи исключительно за счет вещей, не нужных другим, печалила Кляйста и Смутного Генри. Однако Смутный Генри не мог не понимать, чем чревато спокойствие Кейла, становившееся, казалось, все более покойным с каждой новой издевательской выходкой Конна Матерацци, с каждым новым унизительным шлепком или тычком с его стороны: он то и дело щелкал Кейла по носу или дергал за уши, словно шаловливый мальчишка.

На пятый день Кейл шарил в поисках чего-нибудь полезного в той части крепости, где ему, как ученику, находиться было запрещено. «Запрещено» в Мемфисе сильно отличалось от «запрещено» в Святилище: там подобное нарушение каралось, скажем, четырьмя десятками ударов кожаного ремня, утыканного металлическими шипами, от чего легко можно было истечь кровью насмерть. Здесь это означало всего лишь выговор — мол, такого делать не следует — и влекло за собой умеренно неприятное наказание, от которого к тому же можно было без особого труда отговориться. В данном случае Кейл приготовился виновато соврать, будто заблудился.

Он двигался внутри древней крепостной стены, являвшей собой самую старую постройку в Мемфисе. Большую часть этой великой стены, многочисленные внутренние помещения которой использовались теперь как склады, снесли, и на расчищенных местах были возведены изящные дома с огромными окнами, которые так любили Матерацци. Но в недрах ее сохранившейся части было темно, свет проникал сюда только через проходы, ведущие внутрь стены и выходящие наружу, и расстояние между входом и выходом порой превышало шестьдесят футов. В свое время стена была предназначена для того, чтобы выдерживать любую осаду, а вовсе не для прогулок.

Осторожно поднимаясь по темной каменной лестнице, не огороженной никакими перилами, предохраняющими от падения с высоты более сорока футов на вымощенный каменными плитами пол, Кейл вдруг услышал, что кто-то поспешно спускается ему навстречу. Впереди лестница резко закруглялась, поэтому он не мог видеть, кто это, но у встречного был фонарь. Кейл отступил в нишу, надеясь, что его не заметят. Быстрые шаги и тусклый свет фонаря приближались. Кейл вжался в стену, и появившаяся на лестнице девушка пробежала мимо, не увидев его. Но фонарь не мог разогнать мрак в огромном помещении, а каменные ступени были неровными. Не сбавив скорости на повороте и оступившись на щербатом камне, девушка потеряла равновесие. Ее уже начало заносить, и на миг она зависла над сорокафутовой пропастью. Коротко вскрикнув, девушка уронила фонарь в провал и чуть было не рухнула следом, но Кейл успел схватить ее за руку и отдернуть назад.