Тени за холмами - Антонина Крейн Страница 39

Я пожевала губами, снова глянула на Ринду (девочка сидела обиженная, но тише воды, ниже травы):

— Не совсем. Но я думаю, как и любому добропорядочному гражданину, вам приятно помочь властям в…

— Мне приятно уйти с работы вовремя! — вдруг рявкнул директор, да еще и кулаком по столу вдарил. — Законных оснований для вашего пребывания здесь я не вижу — так что выметайтесь из моего кабинета!

И как бы я ни была расстроена таким поворотом дел, формально господин Зирт был прав. Мы с Риндой ушли.

* * *

Всю дорогу до Предболотья девочка страшно ныла…

— Ринда. А как так получилось, что директор не в курсе загадок? Почему он думает, что «льготников» отбирают по оценкам?

— Я покуда знаю! — пробасила девчушка.

Ринда была недовольна тем, что я сорвала её собеседование. Попытки донести до неё, что я не несу ответственность за побеги молодых симпатичных альбиносов, не принесли успеха. Тоскливо покосившись на окна особняка Милкисов, я решила, что не буду, пожалуй, закрывать сегодня дело.

Мне здоровье важнее «галочки». Тем более, с Терновым замком мы явно не закончили.

Отправив девочку домой, я поймала перевозчика и поехала обратно в Ведомство, наметив кентавру пару дополнительных остановок.

* * *

Кабинет мастера Улиуса, главы департамента Ловчих, всегда поражал своей монолитностью.

Это было просторное, высокопотолочное помещение размером с хорошее поле для тринапа, где имелись кафедра и амфитеатр, царили кожаные кресла и меловая доска — как в Академии; а от стен отскакивало эхо то ли больших надежд «мальков», то ли крики о помощи напортачивших Ловчих…

Шеф сидел за столом. Кружка перед ним булькала чем-то темным. Курчавая борода Улиуса светилась таким огненно-рыжим цветом, что лепреконам должно быть стыдно.

Я вещала. Улиус вздыхал.

— Тинави, — наконец, сурово провозгласил начальник, — Как я говорю, воля и труд дивные всходы дают. Но! — шеф со значением поднял указательный палец и помахал им. — Я говорю и другое: не суй свой нос в не свой вопрос. Сечёшь, Ловчая?

Я перекинула ногу на ногу, уткнула локти в стол и страстно закивала:

— Секу, мастер Улиус, секу!… Однако вот в чём дело: этот Гординиус Сай, сбежавший, он до сих пор числится работникам иджикаянского посольства, понимаете? Я по дороге сюда заехала в Архив Башни Магов, чтобы проверить. Гординиус никак не может быть в Шолохе. Ну никак! Что-то здесь нечисто! И второе: на Самшитовую аллею я тоже заехала. Нет там Луговой школы! Вообще нет такого номера дома!

В ответ на мой монолог мастер Улиус тоскливо подпёр щеку кулаком. Я отзеркалила его жест по давно приобретенной привычке.

Мы посидели в тишине, всматриваясь друг в друга…

Скажи мне кто в мои до-ведомственные годы, что люди могут молчать не из соображений «нечего сказать» и «ах, как я влюблен», а считывая с лица оппонента возражения на незаданные вопросы — я бы удивилась. Но сейчас такие молчаливые «многоходовочки» кажутся мне нормальным наполнением дня.

Более того, когда я сталкиваюсь с собеседником, для которая тишина равняется пустоте, я теряюсь. А как же?… А как же прокручивание стратегий в мозгу? А как же тот факт, что в паузах между словами прячется больший смысл, чем в самих словах? А как же тысячи сюжетов, которые вы оба просмотрели в зрачках друг друга, но не стали выводить на сцену прилюдно?

Прошло с полминуты.

Наконец, Улиус оторвал руку от рыжих бакенбард, стукнул ей по столу и покачал головой:

— Нет, Тинави. Мы не заводим дело на Терновый замок. Извини. Как минимум потому, что твой друг — шолоховец по происхождению. А значит, это не наш профиль.

— Но, мастер Улиус, — вкрадчиво проговорила я, поднимаясь, ибо официальный разговор был очевидно закончен, — Согласитесь: странные вещи происходят в этом замке. Директор без понятия, как на самом деле отбирают льготников; загадки прячут в рыцарских забралах; гость убегает среди бела дня; детей увозят…

Мастер Улиус вдруг резко встал. Отодвинутое им кресло страшно заскрипело.

— Мы. Не. Заводим. Дело. — прошипел он.

Я отшатнулась. В мгновение ока вся мягкость и округлость Улиуса сменились змеючим ядом. Я все время забываю: толстячки на высоких чинах — не такие уж добродушные. И лучше б нам не доводить их до того момента, когда слетают маски.

Я тотчас сбавила тон:

— Да, мастер Улиус. Я поняла.

— Вот и умничка, — пророкотал шеф, — Ну а теперь, как говорится, без отдыха и конь не скачет. Иди домой, Тинави. Завтра тебя ждет архиепископ, и если ты….

Улиус положил отеческую руку мне на плечо:

— …Только попробуешь….

Улиус уперся костяшками другого кулака о кафедру:

— …Сказать мне, что он шпион, или злодей, или еще как не к месту проявить подозрительность…

Улиус сжал пальцы (ох, костяшки мои, вы как там?..) и нехорошо сощурил на меня зеленые глаза:

— …То я лично разжалую тебя в рядовые мальки. Да не к Полыни, а к какому-нибудь средненькому Ловчему типа Гральха.

— Кто это? — удивилась я, стараясь не отводить взгляд.

— Вот-вот, — весомо сказал Улиус, — Вот то-то оно и есть.

Я кивнула и, вывернувшись из-под руки, пошла прочь из кабинета.

— Тинави, — окликнул начальник.

Я обернулась. Улиус снова был само дружелюбие. Пастушья собака, ей-небо.

— Тинави, — вздохнул он, мирно прихлебывая из чашки. — Ты не такая уж плохая Ловчая, если что. А потому подсказка: у тебя есть три выхода из сложившейся ситуации. Первый: отправь жалобу в Лесное ведомство, пусть прижмут Терновый замок. Или Луговую школу — скорее даже ее. Второй: найми частного детектива. Третий — займись сама. Но! В свободное время. Пренебрежёшь работой — голову отвинчу. Угроза ясна?

— Да, сэр, — кивнула я.

— И да. Побеги Ринды я отдам другому Ловчему. Вижу, мамаша Милкис угрохала и твою психику тоже. Бывают же звери, а! — хохотнул Улиус.

Я кисло хохотнула ему в ответ и вышла из кабинета.

Натужное веселье в тавернах — это драная ширма, что силится прикрыть вашу боль и готовность свести счеты с реальностью. Счастливые сюда не ходят. Не по одному.

Мастер Эйдерлин Гаятро, Старший Наблюдающий за кварталами увеселений.

Я прихватила в архиве внушительное досье на господина Ноа де Винтервилля, архиепископа, и, по завету шефа, пошла домой.

Город постепенно наливался чернотой.

Как всегда, она выплыла из оврагов, поднялась со дна рек. Холодная, тягучая, как эльфийская песня, темнота обвивалась вокруг уличных фонарей, и те, разбуженные, вдруг испуганно вспыхивали надо мной желтоватым светом, разгоняя мрак. В том, как они шипели и искрили, зажигаясь в вышине, сначала неуверенные, мигающие, но потом — ровно освещающие отведенные им пару метров — пряталась надежда.