Че Гевара. Книга 1. Боливийский дедушка - Карина Шаинян Страница 4

К платью нужны украшения.

Юлька выдвигает ящик комода. Отодвигает в сторону два отреза пестрой, яркой хлопчатобумажной ткани — совсем не похожей на ту, из которой сшиты бабушкины платья и костюмы. В руку попадает патрончик с красной губной помадой — Юлька мажет губы, критически смотрит в зеркало, снова заглядывает в ящик. Приподнимает какие-то непонятные кружева.

Шкатулка. Маленький сундучок из темного дерева, весь в узорчатых ходах, проеденных жучками. Шкатулка кажется маслянистой на ощупь и чуть попахивает дихлофосом — видимо, травили древоточцев. Грубая, копеечная поделка. Единственное, что осталось у Марии от жизни до встречи с дедом Андреем.

Тугая крышка шкатулки открывается с громким скрипом. Внутри — ожерелье из бисера, огромное, закрывающее шею и грудь, с орнаментом из синих, красных и черных ломаных линий, с висюльками из белых и желтоватых ракушек. Под ним — пара золотых колечек, одно — гладкое обручальное, другое — с александритом, странным камнем, меняющим цвет. Нитка жемчуга. Золотые же сережки. Юльке они не нравятся — кажутся скучными и какими-то обычными; ожерелье намного интересней. Непонятно, зачем бабушка носит по праздникам эти скучные железки, если у нее есть такое. Еще интересней — серебристая фигурка обезьяны на цепочке, лежащая на самом дне. Обезьянка сделана из очень гладкого, скользкого и тяжелого металла, от которого чуть покалывает руку. Если бы Юлька была постарше, она сказала бы, что обезьянка совершенна. Ее линии чисты и безупречны, и от нее веет необъяснимой странностью. Сказочная — вот слово, которое приходит в голову девочки. Она тут же надевает кулончик на шею, критически смотрит в зеркало и радостно улыбается. Каким-то волшебным образом с этой обезьянкой она кажется себе намного красивее, чем обычно. Она нравится себе с этой обезьяной — очень нравится. Мальчики должны просто обалдеть… Юлька мельком удивляется — какое ей дело до этих дураков! Однако мысль появляется снова. Может, мальчишки годятся не только на то, чтобы щелкать их линейкой по затылку? В конце концов, люди зачем-то выходят замуж… Юльке слегка странно и любопытно; ей вдруг приходит в голову, что у нее скоро будет грудь, и вообще — она девочка, причем, очень симпатичная девочка. Глаза чуть зудят, Юлька трет их, снова восхищенно смотрит в зеркало — да она просто красавица! И глаза уже не карие — светлые, синий и зеленый, такие яркие, что Юлька даже не знает, какой ей нравится больше. Никакая она не разбойница. Принцесса.

Движение в зеркале за спиной. Юлька оборачивается, радостно улыбаясь, торопясь поделиться открытием с бабушкой — и пронзительно вопит от резкой боли в ухе.

— Никогда не смей трогать эту вещь! — кричит бабушка. — Никогда!

Она тащит ревущую Юльку за руку, непонятно куда, прочь от шкатулки, и в ее глазах, обычно таких добродушных и веселых, нет ничего, кроме страха…

Юлька рыдает от ужаса. Трава зеленая. Вода мокрая. Бабушка добрая… Привычный мир раскачивается, как лодка на волнах. Юльке всего десять. Ей только что запретили надевать это чудесное украшение, даже трогать запретили, накричали, надрали уши… Юлька не знает, почему бабушка так напугалась, и не станет выяснять в ближайшие годы. Никаких выводов, кроме чувства смутной опасности, исходящей от предмета, и глубокого изумления реакцией бабушки.

Крупные слезы текут по Юлькиным щекам, скапливаются в уголках накрашенного рта. Она осторожно трогает их кончиком языка — солено. Очень хочется еще хотя бы разик подержать фигурку в руке, ощутить ее гладкость, почти живую увесистость…

…Масло на кухне зашипело громче, и по квартире поплыл восхитительный запах карри. Юлька сунула руку под футболку и сжала в кулаке фигурку броненосца. Стыд стал понятен — его вызвали воспоминания о детском проступке, навеянные схожестью материала. Однако странно все-таки, что бабушка тогда так раскричалась… «Будь осторожная. Эта вещь может сделать тебе бред». «Никогда не смей трогать эту вещь, никогда!»

— Никогда я не оставлю тебя в покое! — крикнула Горбатая Мириам. Фатин обессилено опустилась на ступени и инстинктивно обхватила ставший уже огромным живот. Холодный пыльный воздух, которого вечно казалось мало в этом проклятом городе, царапал легкие. И пыльная дымка висела над узкой улочкой, по которой неторопливо уходил водонос, ведя в поводу пепельно-серого крупного осла с четким черным крестом на спине. Проклятый осел! Проклятые узкие улицы ненавистного города!

Шарль говорил, что климат здесь, в горах, здоровее, полезнее для нее и для будущего малыша, но Фатин возненавидела Аддис-Абебу. Она мерзла и задыхалась; ее тонкие запястья и лодыжки по вечерам отекали, становились безобразно толстыми. Шарль, правда, этого не замечал — Фатин не снимала обезьянку ни днем, ни ночью, оставаясь для француза самой желанной женщиной в мире. Шарль верил, что она ждет его ребенка, и уже решил, что назовет малыша Жаком, в честь отца. Фатин же знала, что назовет дочку ласкового русского юноши — Анни… Именно это имя он прошептал, когда задремал на подушках в публичном доме на окраине Джибути. Фатин не ревновала. Кто она для заезжего поэта? Ей хотелось, очень хотелось, чтобы именно этот русский забрал ее из борделя. Но обезьянка не могла действовать в полную силу на тех, чье сердце уже занято. Хорошо, что вскоре появился Шарль Дюпон. Француз был инженером-железнодорожником. Постройка линии Джибути — Аддис-Абеба была в самом разгаре, и Шарль вскоре должен был уехать в Абиссинию. Инженер был добр, довольно богат и достаточно молод, чтобы принять страсть за великую любовь.

Горбатая Мириам за еду и угол мела комнаты в заведении мадмуазель Парментье. Она была ровесница Фатин, но казалась старухой. Горбатая Мириам — тихая, забитая, с вечно испуганным, тоскливым взглядом поначалу, со взглядом злым и завистливым — чуть позже. Ведьма, она — ведьма, Фатин знала это. Уродливая ведьма прознала про волшебный амулет Фатин. Скоро мадмуазель Парментье заметит беременность и потребует, чтобы Фатин ушла из заведения или избавилась от плода, отправит к страшным старухам, живущим на окраине. Старухам, от самого дыхания которых гибнет все живое, кошмарным женщинам со скрюченными пальцами и багровой каймой под ногтями… Фатин не могла спать, не могла есть; она ослабела и едва могла работать, а в темных коридорах вслед ей несся злой шепот Горбатой Мириам, и руки служанки тянулись к цепочке на шее.

Фатин сделала все, чтобы Шарль не смог расстаться с ней, и француз стал ее спасением. В Абиссинии она постепенно успокоилась. Проклятая горбунья осталась в Джибути, и ей вовек не добраться было до Аддис-Абебы. А если вдруг она и попадет сюда — не найти Фатин в огромном бестолковом городе, не найти ее маленький домик среди тысячи лепящихся друг к другу лачуг. Так думала Фатин. В конце концов она перестала даже вспоминать о ведьме…

Над Джибути висела песчаная пелена, принесенная злым западным ветром, и такая же пелена застилала сердце Мириам, когда она уходила прочь от дома французского начальника. Сторож не стал даже слушать — ни мольбы, ни слезы не смягчили его. Мириам уходила, не зная, как ей быть дальше, где искать волшебную обезьянку, исчезнувшую вместе со злой девчонкой Фатин.

— Что она хотела? — спросила жена главного инженера, глядя на сгорбленную женщину, хромоного ковылявшую прочь.