Слуга оборотней - Андрей Дашков Страница 4

Послушник сидел на соломенном тюфяке в полной темноте, и его холодные пальцы нащупывали спрятанный под тюфяком металлический предмет. Ощутив успокоительную тяжесть этого сомнительного оружия, Олимус немного расслабился и прислушался к редким звукам падающих капель.

Он не знал, придет ли сегодня существо, бывшее его единственным другом и советчиком. Лучше бы оно пришло… В его присутствии Олимус чувствовал себя гораздо более сильным и решительным. Он был еще слишком мал и многого не понимал. И тем более он был далек от мысли, что его намерения внушены ему призраком, живущим в каменных стенах. А ведь так оно и было: Олимусу была уготована участь марионетки с той самой минуты, как в шестимесячном возрасте кто-то подбросил его к воротам монастыря.

Монахи подобрали его и выкормили козьим молоком. Он получил имя Олимус, что на тайном языке Ордена означало «тихий», и, казалось, был обречен на безродность и пожизненное прозябание в монастыре.

Ребенок действительно не причинял братьям-шуремитам особых хлопот. О его существовании помнили только те, с кем он сталкивался более или менее часто, и те, кому было поручено его воспитание. Для остальных же он являлся одним из тридцати послушников, которых родители или судьба решили избавить от суетности и жестокости мира.

Однако суетность и жестокость настигли Олимуса и за толстыми стенами обители. Устав монастыря был суров, и в четыре года ребенок поселился в келье, которая оказалась сырым каменным мешком, большую часть времени погруженным в непроницаемую темноту.

Ограниченный запас свечей не позволял расточительствовать, и почти все ночи Олимус проводил в первозданном мраке, полном химер. От природы богатое воображение усугубляло его кошмары, но воспитатель оставался непреклонным, видимо, полагая, что таким образом укрепляет дух будущего священника. На самом деле кошмар уже никогда не выпускал мальчика из своих сетей.

…Олимус помнил первое появление призрака – искрящегося силуэта мужчины с искаженным от злобы и страдания лицом. У него были длинные волосы серебряного цвета струившиеся как скопление звездных облаков, потухшие глаза глубоко запавшие в глазницы, пальцы с хищными изогнутыми ногтями и хорошо ощутимая аура убийцы.

Тогда, в ту первую ночь, Олимус едва не лишился рассудка, а призрак расположился рядом и стал нашептывать ему жуткие сказки о казнях прошлого и проклятиях настоящего, кораблях, подобных гигантским летучим мышам, о смертях, погребениях и крови. Сказки сменились снами, в которых мальчик был пугливым наблюдателем, настолько пугливым, что цепенел от ужаса…

Спустя год он цепенел от тягостного предчувствия. Ему казалось, что его участие в страшных событиях неизбежно. Детское сердце сжималось от тревожного волнения… и восторга.

С тех пор призрак часто приходил к нему. Когда мальчику было особенно плохо или одиноко, бесплотное существо всегда находило, чем заполнить пустоту, и если не утешить, то хотя бы отвлечь его.

Олимус взрослел слишком быстро. Он учился оценивать людей и на их враждебность отвечал необыкновенно жестоко. Ровесники не решались обижать его. Травник Ворос оказался сильным противником и, возможно, его поползновения были не только попыткой удовлетворить свою похоть. Злобный огонь в детских глазах он расценивал как вызов.

Поэтому Олимус боялся. Большую часть времени Ворос находился рядом, и его сила была вполне реальной и ощутимой. Ночной союзник вряд ли мог помочь ребенку чем-нибудь, кроме совета.

Следуя такому совету, Олимус однажды подобрал возле монастырской кузницы полосу металла длиной с предплечье и под одеждой пронес ее в свою келью. С тех пор часть каждой ночи он посвящал не молитвам, а странному для послушника занятию: Олимус водил куском металла по камню, придавая ему форму, навеянную гипнотическими сновидениями.

Спустя месяц упорного тайного труда он изготовил нечто похожее на клинок без гарды, пригодный для нанесения колющего удара. Это примитивное оружие он полюбил точно живое существо. Холод металла успокаивал его, когда травник Ворос подходил к нему слишком близко, играя со своей невинной жертвой. Олимус знал, что призрака раздражает его трусость и рано или поздно союзник потребует от него совершить какой-нибудь немыслимый поступок. Правда, со временем таких поступков для мальчика становилось все меньше и меньше…

В своих мечтах Олимус стал называть ночного гостя отцом и в снах просил сообщить свое имя. Но призрак никогда не давал ответа, и мальчик инстинктивно чувствовал, что их разделяет такая бездна вины и отчаяния, от близости которой у смертного застывает кровь в жилах. Несмотря на возраст и робость, Олимус был готов сделать шаг навстречу.

Вскоре ему представилась такая возможность. Ворос выбрал ночь для своей маленькой победы, и мальчик знал об этом.

Отзвучал церковный колокол, и затихли тихие шаги братьев, разбредающихся по коридорам монастыря и полирующих сандалиями вековые камни. Олимус прочел свой приговор в глазах Вороса во время совместной вечерней молитвы.

Вернувшись в келью, он не стал зажигать свечу. Два часа он просидел с открытыми глазами, в которые иглами вонзалась тьма.

Как назло, призрак сегодня не появлялся. Олимус подумал, что его предали, оставили один на один с превосходящей силой. С другой стороны, он понимал, что ему предстоит жестокое испытание, которое он должен выдержать, иначе за ним последуют унижение и позор. Он был еще слишком мал для всего этого, но призрак безжалостно подводил его к выбору.

Страх и отчаяние Олимуса достигли предела, когда он услышал тяжелые шаги Вороса. Травник остановился за тонкой деревянной дверью и несколько минут стоял, наслаждаясь тревожным ожиданием жертвы. Мальчик действительно почувствовал, что слепнет от парализующего ужаса, – Ворос олицетворял непобедимое зло, неотделимое от мерзкого плотского греха.

Травник открыл дверь и вошел в келью, наполнив ее терпкими диковатыми запахами трав. Никто не знал в точности, какие зелья и отвары готовит он в своей мастерской. В одной руке он держал свечу, которую водрузил на грубо сколоченный табурет. На его широкой гладкой физиономии застыла отрешенная улыбка. Вполне возможно, что он находился под воздействием какой-нибудь дурманящей травы.

Ворос сел рядом с мальчиком, скрючившимся на тюфяке, и положил руку ему на бедро. Его толстые розовые пальцы были горячими, и Олимус ощутил их жар даже через одежду. Мальчик мелко дрожал и ненавидел себя за это, однако не мог унять дрожь… Травник лег рядом, и мальчик с содроганием почувствовал, как большой упругий предмет, торчавший между бедрами Вороса, уперся ему в спину. Горячие пальцы оглаживали его грудь и живот. В отблесках тусклого пламени свечи травник казался жирным животным, шумно выдыхавшим кисловатый запах объедков, застрявших в зубах…

Руки Вороса стали более настойчивыми. Травник начал раздевать мальчика. Олимус услышал его шепот – ласковый и грязный – и дернулся, пытаясь вырваться из объятий, но сильные руки крепко держали его, проникли в пах, и тогда у Олимуса не осталось выбора.

Он вдруг увидел лицо, сформировавшееся из узора трещин в камнях, – искрящийся образ Стервятника Люгера. Мальчик чуть не закричал. Тот, кого он считал своим отцом, издевательски улыбался. Его презрение обдало Олимуса, как поток нечистот, – и смыло липкую паутину страха.