Увядание - Лорен Де Стефано Страница 4

В своей комнате я первым делом срываю с себя ночную сорочку и использую ее подол, чтобы оттереть с тела кровь. Потом забираюсь под теплое стеганое одеяло и сворачиваюсь калачиком. Плотно зажимаю уши руками, чтобы не слышать этих душераздирающих хрипов. В каком кошмарном месте я оказалась!

На этот раз я просыпаюсь от звука открываемой двери. В комнату заходит тот же парень, что кормил меня обедом. В руках у него еще один серебряный поднос. Даже не взглянув на меня, он пересекает комнату и ставит поднос на прикроватную тумбочку.

– Пора ужинать, – торжественно провозглашает он.

Я наблюдаю за ним из своего теплого и уютного гнездышка на кровати, но парень продолжает меня игнорировать. Его голова опущена, даже когда он подбирает с пола мою грязную, забрызганную кровью леди Роуз сорочку и выбрасывает ее в мусоропровод. Парень поворачивается, чтобы уйти.

– Постой, – прошу я. – Ну пожалуйста.

Он застывает на месте.

Может, потому что мы почти ровесники, может, из-за его скромной, застенчивой манеры себя вести или из-за того, что он выглядит не очень счастливым, но мне так хочется, чтобы он задержался хотя бы на пару минут.

– Та женщина… – начинаю я, стараясь вовлечь его в разговор. – Кто она такая?

– Леди Роуз, – отвечает он. – Первая жена Коменданта.

У каждого Коменданта есть первая жена. Число не имеет отношения к последовательности вступления в брак, оно указывает на статус. Первые жены посещают все светские рауты, сопровождают супругов на публичных мероприятиях и, как сегодня выяснилось, имеют право на открытое окно в спальне. Они – официальные фаворитки.

– Что с ней?

– Вирус, – объясняет он и поворачивается ко мне. На его лице написано неподдельное удивление. – Ты еще не видела никого с вирусом?

– Так близко нет.

– А родителей?

– Нет.

Мои родители – из первого поколения. Им было уже за пятьдесят, когда у них появились мы с братом, но я не уверена, что стоит об этом рассказывать. Надо сменить тему:

– Я стараюсь не думать о вирусе.

– Я тоже, – говорит он. – А она спрашивала о тебе, когда ты ушла. Тебя зовут Рейн?

Сейчас он смотрит прямо на меня, и я в ответ смущенно киваю, неожиданно понимая, что на мне совсем ничего нет. Плотнее кутаюсь в одеяло.

– А тебя?

– Габриель, – отвечает он.

И вот снова эта знакомая полуулыбка, неспособная расцвести под грузом происходящего вокруг. Хочу спросить, что он делает в этом жутком месте, расположенном посреди прекрасных садов, бассейнов с кристально чистой голубой водой и идеально подстриженных кустарников. Хочу узнать, откуда он и сможет ли вернуться домой. Мне даже хочется рассказать ему о плане побега – попозже, когда я его придумаю. Но знаю, что этого делать никак нельзя. Если бы брат был здесь, он бы велел мне никому не доверять. И был бы прав.

– Спокойной ночи, – говорит мне Габриель и добавляет: – Обязательно поешь и постарайся отдохнуть. Завтра у тебя важный день.

Судя по его тону, меня ждет что-то ужасное.

Он поворачивается, чтобы уйти, когда я замечаю, что он как-то странно двигается. Днем с его походкой все было нормально. Присматриваюсь: сквозь тонкую белую униформу просвечивают синяки. Неужели это из-за меня? Его наказали, потому что он плохо за мной присматривал и я чуть не сбежала? Целая куча вопросов, на которые мне не получить ответа.

Я остаюсь в комнате одна. Раздается характерный щелчок поворачиваемого в замке ключа.

Утром из теплых объятий сна меня выдергивает не деликатное покашливание Габриеля, а появление в моей спальне десятка незнакомых женщин. Судя по их уже изрядно поседевшим волосам, все они из первого поколения. Несмотря на солидный возраст, непрошеные гости явно не утратили интереса к жизни и сохранили молодой блеск в глазах. Непринужденно переговариваясь, они быстро стягивают с меня одеяло.

Мельком взглянув на мое голое тело, одна из них объявляет:

– Ну хоть эту не придется вытряхивать из рубашки!

Эту! Из-за всего, что случилось, я чуть не забыла о двух других девушках, запертых где-то здесь, в огромном доме!

Не успеваю и глазом моргнуть, как две женщины подхватывают меня под руки и тащат через всю комнату в ванную.

– Лучше не упрямься, – получаю я дружеский совет. Едва успеваю переставлять ноги, чтобы не упасть. За спиной кто-то начинает убирать постель.

В ванной меня усаживают на крышку унитаза, покрытую каким-то пушистым розовым мехом. Все вокруг розовое. Здесь даже занавески тоненькие и ажурные.

Дома мы занавешивали окна мешковиной, чтобы казаться победнее и отвадить вездесущих попрошаек. А их хватало – недавно осиротевших детей, которые бродили по всей округе в поисках крова и пищи. В доме, где я жила с братом, было три спальни, но мы устроились в подвале – спали на раскладушке по очереди на случай, если кому-нибудь все-таки удастся пробраться в дом, и всегда держали наготове отцовский дробовик.

Никаких рюшей и оборок на окнах. Не в моем городе.

Передо мной разворачивается целый калейдоскоп красок. Одна из женщин набирает ванну, а другая заглядывает в шкафчик, где хранятся разноцветные мыльца в форме сердечек и звездочек. Она опускает несколько в воду. С тихим шипением мыльца начинают растворяться. Пушистые хлопья пены искрятся всеми оттенками голубого и розового. Мыльные пузырьки лопаются со звуком, напоминающим залпы крошечных пушек.

Без лишних разговоров залезаю в ванну. Мне неловко быть обнаженной перед совершенно чужими людьми, но искушению окунуться в эту теплую ароматную воду просто невозможно сопротивляться. Невольно вспоминаю о той мутной жиже, в которой мне обычно приходится мыться. Трубы в доме, где я жила с братом, совсем проржавели.

Жила. В прошедшем времени. Да что это со мной такое творится?

Я лежу в душистой воде и чувствую, как на коже лопаются маленькие мыльные пузырьки. Меня окутывает аромат корицы, цветочных лепестков и еще чего-то незнакомого: так, наверное, пахнут настоящие розы. Стараюсь не поддаваться очарованию всех этих приятных мелочей. Вспоминаю о доме, где мы с братом живем, о доме, где накануне нового века родилась моя мама. Его пожарная лестница давно сломана, а темные следы на кирпичных стенах говорят о том, что их когда-то оплетал густой плющ. Все дома на нашей улице стоят так близко друг к другу, что мы с девочкой, живущей напротив, могли с легкостью дотянуться друг до друга, сидя на подоконниках своих спален. Мы перебрасывали между окнами бечевку, к концам которой были привязаны бумажные стаканчики, и говорили по ним, как по телефону, то и дело прыская со смеху.

Моя подружка, дочь людей из нового поколения, рано осталась одна. Она едва помнила свою мать, а отец заболел, когда она была еще совсем ребенком. Однажды утром я обнаружила, что девочка куда-то пропала.