Храм на костях - Юлия Остапенко Страница 4

Танзини выпрямился, утирая пот со лба. Непритворно: с него лило в три ручья, лицо было перекошено, а разные глаза смотрели почти так же дико, как белые глаза трупа, пялившегося по сторонам.

— Где... — прохрипел мертвец. — Кто...

И тут его взгляд упал на Родриго.

Сложно сказать, чего Родриго ждал в следующий момент — уж слишком необычным и даже пугающим было происходящее. Но уж точно он не ждал, что оживший мертвец, издав хриплый вскрик, повалится к его ногам и протянет к нему руки, покрытые чёрными пятнами тления, пытаясь ухватить его сапоги. Тут самый мужественный человек дрогнул бы, так что Родриго не слишком корил себя за то, что отскочил, стараясь оказаться подальше от этих костлявых пальцев.

— Святой отче! — завопил мертвец жутким скрежещущим голосом. — Спаси меня, Господи! Я прощён! Я в раю!

— Что он мелет? — стараясь держать себя в руках, спросил Родриго.

Танзини лишь безмолвно покачал головой, давая понять, что понимает не больше него. Видимо, предмет, которым Танзини обладает, давал лишь возможность возвращать души, но не управлять ими.

— Я узрел райские врата! — продолжал заходиться мертвец. — Я согрешил и был наказан, но Господь простил меня, и его святейшество Папа встречает меня на пороге вечной жизни! Я прощён!

Мертвец говорил на удивление складно, даже красиво — для оборванца, казнённого за браконьерство. Должно быть, это был низко павший аристократ непростой судьбы, но разбираться с этим сейчас, не было времени. Преодолевая отвращение от вида и запаха восставшего, Родриго шагнул к нему, наклоняясь чуть ближе.

— Ты видишь меня? Слышишь?

— Вижу, слышу и узнаю! Но что ты делаешь здесь? Разве ты тоже умер? Ведь ещё в прошлом месяце я видел тебя в Риме, слышал, как ты читаешь мессу на великом празднике Пасхи.

Мертвец прервал сам себя, озадаченно замолчав. Дикий экстаз, охвативший его в первую минуту после воскрешения, отпустил. Он медленно оглянулся, заметил Танзини и Мичелотто. Потом уронил взгляд на свои почерневшие руки. И медленно потянулся пальцами к своему горлу.

— Моя плоть, — прошептал он. — Почему моя бренная плоть осталась со мной? Что это значит? Ведь сказано, что бессмертная душа...

— Вы что-то хотели у него спросить? — сказал Танзини. В его разноцветных глазах читалась неприкрытая насмешка, словно он ясно видел замешательство Родриго и наслаждался им.

Родриго хотел ответить, но не успел. По телу мертвеца прошла судорога, сотрясшая его и заставившая выгнуться от макушки до пяток. Он издал ещё один противоестественный звук, изогнулся так, как не смог бы изогнуться ни один живой человек, и обмяк на холодном полу часовни, таращась выпученными глазами в разбитое окно.

Теперь это снова был просто труп.

— Бедняга, — пробормотал Мичелотто. В голосе старого убийцы звучало неподдельное сострадание. Родриго не мог не разделять его: смерть сама по себе достаточно скверная штука, но он и врагу бы не пожелал очнуться в посмертии, увидеть, во что беспощадное тление обращает твою плоть, и лишь тогда окончательно умереть.

Дурную услугу оказывал мёртвым этот Доминико Танзини.

— Как недолго, — проговорил Родриго, видя, что монах продолжает выжидающе смотреть на него.

Тот скривил губы. Одушевление, изменившее его лицо минуту назад, исчезло. Теперь перед Родриго снова был худой, неприветливый, но по-своему обаятельный мужчина средних лет.

— Тело несвежее, — сказал Танзини. — И я не способен управлять временем, которое им отпущено. Это не мне решать. Очень жаль, что не удалось сполна удовлетворить ваше святейшество.

Родриго метнул в него острый взгляд. Конечно, этот монах не дурак. И мертвец, как назло, проболтался — ну надо же случиться такому досадному совпадению, что он был на открытой мессе, которую понтифик ежегодно служил на Пасху. И стоял так близко, что хорошо запомнил папу в лицо, так что сразу узнал даже в мирском облачении. Ах, как нехорошо получилось.

С другой стороны, так даже проще. Они здесь одни, а Танзини, по изначальному замыслу Родриго, и не должен был пережить их встречи.

— У тебя ещё есть возможность удовлетворить моё святейшество, монах, — недобро улыбнувшись, сказал Родриго. — Дай мне предмет, который ты носишь на шее.

— Крест? — деланно удивился Танзини. — Но зачем он вашему святейшеству? Это простой нательный крест, он сделан из дерева...

— Нет, не этот предмет, другой. Сделанный из серебра. Впрочем, это не совсем серебро, но мы ведь понимаем друг друга?

Вот теперь монаху стало страшно по-настоящему. Кровь отхлынула не только от его губ, но и от всего лица, сделав его ещё худее и измождённее. Монах вцепился в фигурку поверх рясы, судорожно стискивая её ладонью.

— Мичелотто, — тихо сказал Родриго.

Душитель вновь извлёк на свет божий гарроту, с извиняющимся, почти нерешительным видом шагнул к монаху. Тот отпрянул, ударился спиной об аналой, сбив на пол книгу в чёрном кожаном переплёте. Книга скользнула по полу вперёд, мимо трупа, развернувшись обложкой к Родриго. Надпись на книге гласила: «De domines artefactorum et Regnum Dei».

«О владельцах артефактов и Царствии Божьем».

— Стой.

Мичелотто замер. Родриго наклонился, носком сапога отбросил руку трупа, задевшую обложку. Поднял книгу. Она была собрана вручную, сшита из множества листов, покрытых рукописными заметками, часть из которых была перечёркнута и вымарана. Походило на черновое письмо, и Родриго показалось, что он узнаёт руку. С той поры, как он стал папой, некоторое время он уделил роскошной библиотеке Ватикана и хранящимся в ней уникальным свиткам. Часть из них он перечитал много раз. Поэтому он узнал руку, писавшую этот текст.

Это была рука Блаженного Августина.

Родриго вытянул трактат в сторону Танзини. Жест вышел обвиняющим.

— Что это такое?

— Это... — пробормотал тот. — Ничего особенного. Просто мои заметки. Некоторые наблюдения о...

— Лжёшь. Или дух Блаженного Августина вселился в тебя и водил твоей рукой? Откуда у тебя эта книга?

Танзини вскинул на папу злобный взгляд. Таким враждебным он не выглядел, даже когда Мичелотто двинулся к нему с гарротой.

— Да! — бросил он. — Это рука Августина. Его работа. Его труд, который сгинул бы в огне инквизиции, если б на то была воля вашего святейшества. Что ж, теперь вы им завладели. Давайте, швырните его в огонь. И меня с ним заодно. И заодно с этим!

В голосе монаха прорвались нотки истеричности, и он в припадке бешенства рванул горловину рясы, да с такой силой, что она треснула, обнажая впалую волосатую грудь, на которой рядом с крестом болталась вожделенная фигурка.

Изображавшая птицу. Снова птицу. Но не ласточку на этот раз, а воробья.

Не двигаясь с места, ни слова не говоря, Родриго расстегнул камзол, расшнуровал воротник сорочки и показал Доминико Танзини своего паука.