Сердце Мириаля - Мэгги Фьюри Страница 4

В Тиаронде еда и вещи гнили, здания покрывала плесень внутри и мерзкая грязь — снаружи. Урожай остался неубранным, и никто не засеял болото, которым стали некогда плодородные поля в долине. Скот — равно взрослый и молодой — тонул либо погибал от голода и болезней, так же как и большинство горожан. Мор распространялся как пожар. Дикость и ужас, как хищники и жертвы, наводнили улицы, а скорбь и тягости накрыли город, подобные нависшим над ним тучам. По всему Тиаронду — по всей Каллисиоре — страждущий люд ждал от Заваля помощи. Это ему надлежало заступиться за них перед Господом — но он не мог. Конечно же, Мириаль прогневался на своего слугу. «Этот кошмар — моя вина, — мрачно думал Заваль. — В чем-то — сам не зная в чем — я согрешил».

Неужто и сегодня его ждет неудача? Иерарх наклонился снять обувь и, выпрямясь, снял со лба тонкий обруч с единственным алым камнем — знаком его сана. Босой, с обнаженной головой, он глубоко вздохнул, отдернул серебряную кружевную завесу и шагнул сквозь темный запретный портал.

Даже спустя тридцать лет огромный черный свод, больший, чем сам Храм, возникал неожиданно. В первый раз, когда Заваля заставили пройти в дверь, ему было всего пять лет. Он помнил ужас от того, что должен идти один — иерарх всегда один — в это страшное, таинственное место, запретное для всех, кроме него, чтобы встать лицом к лицу с Богом. Уже в те лета он был слишком горд, чтобы плакать, но трясло его так, что он едва держался на ногах. Священники — кто суровый и резкий, как старый Малахт, что наставлял его, кто спокойный и доброжелательный — раздвинули серебряную завесу и втолкнули его внутрь. Исполненный благоговения перед огромным, полным эха нефом Храма, он ожидал, что Святая Святых будет местом тайным и небольшим. Потрясение и трепет, охватившие его при первом шаге в лишенное света святилище Мириаля, остались с ним по сей день.

Ноги безошибочно вели его нахоженным за долгие годы путем. Тишина была такой, что у иерарха звенело в ушах, словно он слышал бег крови в собственных венах или дальний шум морского прибоя. Даже негромкий шорох его шагов истаял, поглощенный огромностью пустоты. Осторожно переставляя ноги, иерарх медленно шел вперед. Тьма или не тьма — он знал, что переходит мост, узкую хрупкую арку без бортиков и перил, что простерлась над бездной, постичь глубины которой непосильно разуму человека.

Заваль полз вперед, испуганный, крохотный, как то дитя столь много лет назад. В этой абсолютной тьме могущество и гордыня короля-жреца становились ничем. И это было правильно, ибо что значит простой человек, как бы высоко он ни стоял, пред властью Того, Кто есть Мир и Создатель Мира?

Весь путь иерарх тщательно считал шаги, стараясь сохранить хоть какое-то представление, как далеко он зашел, все время осознавая, какое бесконечное, смертельное падение ждет его в каких-нибудь нескольких дюймах по обе стороны невидимых ступней. Он устал от расстояния, напряжения и неизвестности, когда вдруг ощутил — не то по изменению тропы под ногами, не то просто инстинктивно, — что путь наконец закончен.

Уверенно, без колебаний Заваль вытянул во тьму руку и коснулся низкой стены из гладкого неведомого материала, не обжигавшего и не холодящего кожу. Пробежав пальцами по скошенной вершине, Заваль отыскал глубокий овал и плотно прижал ладонь к гладкой поверхности. С громким щелчком вошел в углубление камень пастырского перстня иерарха — рубин под пару большему камню его диадемы, — который он традиционно носил обращенным вовнутрь ладони. Камень подошел к ямке точно, как ключ к замку.

Тьму наполнил тихий дрожащий звук, словно прерывисто вздохнул великан. И вместе со звуком возникло мягкое, едва видимое сияние, глубокий алый свет, что озарил огромный, поставленный на ребро круг, верхний край которого таял во тьме высоко над головой прелата. Центр круга, обрамленный неярким мерцанием, оставался темным — провал в вечность, зеница Ока.

Глубокий, ревущий звук наполнил палату — будто все ветры мира вздохнули одновременно. Тусклое кольцо дымно-красного света изменило оттенок, налилось алым, бронзовым, золотым… а потом ослепительно, яростно побелело. И звук изменился, став медленным, завораживающим ритмом, биением великанского сердца. И с каждым ударом кольцо света пульсировало и мерцало, словно живое. Заваль, полуослепленный этим сиянием, чувствовал себя перед яростным взором Бога как наколотый на булавку жук.

Когда раздраженное сверкание померкло, огненный круг заискрился, рассыпая, будто бриллиант, радужные сполохи. Упала тишина, выжидающее молчание. Заваль затаил дыхание, надеясь, молясь…

То был миг, когда тьма в зрачке Ока должна рассеяться и явить ему чудеса: образы настоящего и будущего, то, как идут дела в его государстве, и повседневную жизнь его подданных. Повелительный Глас Мириаля должен обратиться к своему слуге: ответить мольбам, дать совет, разъяснения или приказ, сообщить иерарху Свою волю.

— О Мириаль, — дрожащим голосом молил своего Бога Заваль, — внемли мольбе Твоего слуги!

О Мириаль, помоги мне в сей час.

Заваль ждал, столь напряженный, что все его тело дрожало, как натянутая тетива. Сердце его упало, когда окружающий Око круг света судорожно замерцал, кое-где становясь болезненно-желтым, кое-где погасая совсем. Несмотря на исступленную, отчаянную мольбу, зрачок Ока оставался пустым, темным — мертвым. Глас Мириаля стал недовольным жужжанием, потом взвился пронзительным воплем, заставив Заваля зажать ладонями уши.

Едва иерарх оторвал руку от стены, звук и свет исчезли. Тьма бездны вновь сомкнулась вокруг него, как удушающий плащ. Совершенно больной от разочарования и отчаяния, трясясь в лихорадке после перенесенного напряжения, с телом, каждая клеточка которого болела и вопила об отдыхе, Заваль поплелся назад по опасному мосту, как древний-древний старик.

Вернувшись в Храм, он прикрыл глаза: блеск каменьев и золота, их сияющее великолепие казались такими мишурными и пустыми перед неземным блеском Ока Мириаля. Заваль надел башмаки, взял диадему… и замер. Рука его отказывалась возложить обруч на голову. «Какое право я имею носить его, — думал иерарх. — Ведь теперь совершенно ясно, что Мириаль отвернулся от меня. Где-то я оступился, и теперь вся Каллисиора платит за мои ошибки. Впрочем, ей недолго осталось платить…»

Трясущимися руками Заваль надел диадему. Через два дня наступают осенники — один из четырех поворотных пунктов каллисиорского года, отмечающий начало зимы. А вместе с осенниками придет и Ночь Мертвых. В варварском прошлом королевства в канун каждой Ночи приносилась жертва — к Мириалю отправлялся посол оповестить Бога о делах смертных, дабы Он мог защищать народ и приглядывать за ним всю долгую, жестокую зиму.

Могильный холод пронзил иерарха, ледяные пальцы коснулись его. В этом году кровь прольется снова, надо же спасать землю от гибели. Если Завалю не удастся за три кратких дня добиться от Мириаля ответа — в канун Ночи Мертвых иерарх станет посланцем, Жертвой и Спасителем, чтобы жизнь земли возродилась…

— А, иерарх, вот где ты прячешься. — Сухой голос за спиной заставил Заваля вздрогнуть. — Как, Бог по-прежнему глух к твоим мольбам?