Пегас, лев и кентавр - Дмитрий Емец Страница 4

Рисунки переплетались и, чередуясь с виноградными гроздями, образовывали защитные пластины, жестко закрепленные на грубой коже. Единственное, что удивляло, – разный цвет металла. Пучеглазая дамочка была тусклая, зато оскаленный лев, кентавр и птица пламенели, будто их отлили минуту назад.

– А почему русалка погасла? А, ну да! Мы же выкрали из гипермаркета селедку и запузырили ее в Москву-реку! – припомнил Ул.

– Зеркального карпа! Твоя, между прочим, идея! – поправила Яра.

Увидев, как он разевал в аквариуме рот, Ул предположил, что он кричит: «Оооо! братья, я в засаде!» Коснулся русалки, и в гипермаркете стало одной рыбиной меньше, а в Москве-реке одной больше.

Ул сдул со щеки Яры снег.

– Ну идем, снежная баба, заряжать нерпь! – задиристо сказал он.

– Сам ты снежный дед! – огрызнулась Яра.

Они быстро пошли к переходу. Откуда-то вынырнул крупный лохматый пес, побежал следом и принялся яростно их облаивать. Ул остановился, и пес остановился.

– ЧУДО! Былиин! Ну и что дальше? Никак не ага? – поинтересовался Ул.

Что дальше, пес и сам не знал. Жизненные планы у него были размытые. Он смутился, но сразу перестать лаять не смог и, несколько раз взбрехнув, неторопливо ретировался. Афанасий попытался угостить пса водой, но тот только мельком обнюхал горлышко.

Подземный переход был полон людей. Многие стояли на лестнице и трусливо высовывали головы.

– Закончился? Не закончился? – спрашивали они каждую секунду.

Яре стало смешно: толкутся в выкопанной под дорогой яме и злятся, что не могут пробиться в свои многоквартирные норки. Ул шагал впереди, как ледокол, ломая толпу широкими плечами.

– Позвольте вас протаранить! – просил он вежливо.

Афанасий пристроился за Улом и пользовался проложенной дорогой. У Яры тактика была иная – там, где Ул продавливал, она скользила ужом. Ближе к центру перехода Ул преисполнился необъяснимой вежливости и стал пропускать встречный поток. Для этого ему пришлось прижаться к стене, выложенной сероватой плиткой. Ул зацепил плитку рукавом и проследовал дальше. Несколько секунд спустя в том же месте оказался Афанасий. Он особо мудрить не стал: перекинул бутылку из левой руки в правую, дотронулся до стены и быстро двинулся вперед.

Коснувшись плитки там же, где и Ул с Афанасием, Яра ощутила покалывание в запястье и легкий жар, поднявшийся от пальцев к локтю. Убедившись, что нерпь заряжена, она хотела немедленно оторвать руку, но тут ее зацепили, и она чуть замешкалась.

На улице на Яру налетела девчушка лет восьми. Отскочила как мяч, но тотчас прогнулась назад и любознательно уставилась на рукав пальто. Рукав сиял, будто охваченный огнем.

– Снег! – сказала девчушка.

Снег, падавший на рукав Яры от локтя и ниже, мгновенно исчезал. На прочих же частях пальто лежал крепкой белой крупой. Яра поспешно спрятала руку за спину. Упрямая девчонка топталась рядом и уходить не собиралась.

Яру спас вернувшийся Ул. Подойдя сзади, он погладил любопытное дитя по затылку.

– Маньяка видела? Пошли, покажу! – предложил он добрым голосом.

Дитя унеслось короткими рывками, часто оглядываясь и поскуливая.

– Ну разве я не гаджет? Ребенка испугал! – самодовольно заявил Ул.

Он отозвал Афанасия и сказал ему про завтрашний нырок. Афанасий заартачился, особенно когда узнал, кто пойдет проводником вместо него. Обычно покладистый, здесь он проявил просто ослиное упрямство.

– Чудо, былиин!!!! – сказал Ул, по-медвежьи сгребая его за шею. – Да послушай ты меня! Ты не в форме. И сам застрянешь, и новичка угробишь! У меня есть девушка и есть друг! И вы нужны мне оба!

Станция метро неожиданно вынырнула красной буквой «М» на бортике перехода. Рядом стояла замерзшая старушка в пушистом платке, почти уже превратившаяся в сугроб, и продавала пророщенные фиалки в майонезных стаканчиках. Стаканчиков было четыре. Яра купила все, чтобы занять Улу руки и лишить его возможности обниматься в метро. Правда, Ул выкрутился и нагрузил фиалками Афанасия.

– Тебе же все равно! – сказал он.

Сверху по эскалатору запустили пивную банку. Яра о чем-то размышляла, и ее лицо временно пребывало в неподвижности. Зеленая лыжная шапка ей не шла. Лицо казалось мальчишеским, грубоватым.

Афанасий подумал, что она некрасивая, и принялся взращивать в себе эту мысль. Как всякий человек, сражающийся с вирусной любовью, он имел в сердце особую коробочку, в которую заботливо собирал недостатки Яры. Когда любовь нестерпимо жгла, он обычно, как уголек, раздувал какой-нибудь недостаток, пока тот не начинал казаться непереносимым.

Примерно к середине эскалатора Афанасий окончательно победил любовь и самодовольно выпрямился, ощущая себя свободным. Но тут Яра оживилась, заговорила, заулыбалась. Афанасий, уверенный, что его уже ничего не прошибет, высокомерно взглянул на нее, и… ему захотелось выть.

Вагон был нового типа, обшитый белым пластиком. Без вкусных уголков для стояния рядом с дверью. Афанасию из-за фиалок нечем было держаться. Его болтало из стороны в сторону, а Ул ловил его за ворот.

– Видишь, как тебе повезло, что я у тебя есть? – спрашивал он, а потом вдруг крикнул на весь вагон: – Эй, люди! Я счастлив! Это мой друг, а это моя девушка!

Суеверная Яра дернула его за рукав.

– Тшш! Молчи!.. Счастье спугнешь!

Лучше бы она промолчала. Улу моментально захотелось противоречить.

– Эй! Счастье! Ау! – заорал он.

– Ку-ку! Ушло уже я! – нетрезвым голосом откликнулся проходящий рядом человек.

Спина у него была полосатая, как у зебры, с четко отмеченными ступеньками. Вагон тронулся и медлительной гусеницей пополз в тоннель.

Когда человек не отказывает себе в удовольствиях и получает их слишком много, он к ним привыкает и перестает что-либо ощущать. Удовольствий ему требуется все больше, каких-нибудь изощренных, фальшивых, и заканчивается все неминуемой деградацией. Если же удовольствия, напротив, постепенно ограничивать, то с каждым днем будут открываться все новые. Настоящие. Даже простой капле воды, или солнцу, или пятиминутному отдыху в походе радуешься просто с дикой силой.

Из дневника невернувшегося шныра

В пять утра Ул встал проводить Яру. Он поднялся наверх, затем снова спустился и, срезая путь, пошел галереей. Шаги далеко разносились по длинным пустым коридорам ШНыра. В столовой не было ни души – даже сердитой старушки Суповны, которая, непрестанно ворча и жалуясь, что ей никто не помогает, не подпускала никого к плите на десять метров.

Однако и без Суповны ее присутствие ощущалось. На центральном столе стояло верное средство от сна: три кружки с крепким чаем, соленый огурец и тарелка с круто посоленным черным хлебом. Одна кружка была пустой.