Чертополох. Лесовичка - Варвара Шихарева Страница 4

— Делай что должно, Мартиар Ирташ, и будь что будет, а я сделаю то же самое…

Вместо ответа отец поцеловал руки прабабки и вышел из комнаты. Больше я его не видела — ни живым, ни мёртвым.

На следующее утро начался штурм, прабабка ушла к раненым, не взяв в этот раз меня с собой, и в доме остались лишь мать, сестра и шестнадцатилетний Мика. Он с самого начала осады рвался на стены, но отец велел ему оставаться дома и защищать нас. Мика в ответ кричал, что он — Ирташ, что его место рядом с «Лисами», что сидеть возле печки для него, когда даже домашняя прислуга воюет, — трусость и позор, но отец оставался непреклонен, а брат не мог пойти против отцовской воли…

Теперь стремительный, гибкий, как ветка, Мика мерил шагами обеденную залу и то и дело оглаживал рукоять висящего у пояса тонкого меча; мать и сестра были заняты привычным вышиванием, а я пыталась то читать, то играть с недавно подаренной куклой, но слова никак не хотели обретать смысл, а роскошная, одетая в парчу красавица с лукавой улыбкой — она, по замыслу матери, должна была немного отвлечь меня от сидения подле прабабки — казалась яркой и неуклюжей. Время было уже обеденное. На столе остывала еда, но к ней так никто и не прикоснулся, а когда с улицы донёсся усиливающийся шум, мы все одновременно вздрогнули. И замерли, точно не веря…

Мика опомнился первым — он подбежал ко мне и, сунув в руки опостылевшую куклу, потащил в сторону огромной печки, обогревающей сразу несколько комнат. Дом, в котором мы жили, перестраивался и переделывался не один раз, и в результате между печкой и стеной образовался крошечный закуток, в который можно было попасть, отодвинув одну из досок обшивки. Этот тайник обнаружила я, когда несколько месяцев назад играла с Микой в прятки, но с тех пор никогда не пользовалась своей находкой, потому что брат, когда ему выпадало водить, проверял печной закуток в первую очередь. Теперь же Мика отодвинул доски, быстро втолкнул меня в тайник, прошептал: «Что бы ни происходило — молчи!» Затем аккуратно приладил доску на место и крикнул матери с сестрою: «Идите к себе и запритесь!»

Оказавшись в закутке, я немедля приникла к щели, находившейся в опасной близости от чугунной, встроенной в бок печи дверцы. Больше не нужная, она была наглухо закрыта, но это не помешало ей раскалиться до предела и источать жар. Но сейчас мне было не до таких мелочей — я видела, как побледневшая мать увела внезапно расплакавшуюся Элгею на верхний этаж, а Мика, задвинув засов ведущей на кухню и к чёрному ходу двери, сам встал на страже у центральной лестницы. Ждать ему пришлось недолго: шум нарастал, и теперь даже сквозь плотно закрытые ставни были слышны яростные выкрики, конское ржание и звон оружия, а потом снизу раздались тяжёлые ритмичные удары — это ломали дверь. Железо и дуб не поддавались, но удары становились всё сильнее, и вскоре громкий треск и грохот упавшей двери оповестили о том, что захватчики уже в доме.

Мика метнулся на лестничную площадку — я увидела, как мелькнула его спина в дверном проёме, услышала звон стали и грубые голоса… Ещё через пару минут Мика снова появился в комнате — он отступал, с трудом сдерживая натиск высокого воина в заляпанном кровью нагруднике с чеканным изображением всадника, поднявшего вверх плётку… В какой-то момент брат словно оступился — я едва не закричала от ужаса, а воин, шагнув вперёд, широко взмахнул мечом, но Мика, распрямившись как пружина, внезапно повернулся, будто танцуя, и его меч описал широкую дугу. Амэнец засипел и рухнул на пол лицом вниз, но эта победа не дала брату даже минутной отсрочки — теперь в комнату вломились уже трое амэнцев, на нагрудниках которых была всё та же эмблема. Мика сделал шаг назад и, чуть согнув левую ногу, снова взял меч на изготовку, а один из захватчиков — худой, словно жердь, с изуродованным шрамом лицом, произнёс:

— Прекращай чудить, и умрёшь быстро. Обещаю.

Вместо ответа Мика ринулся вперёд в каком-то совершенно безумном выпаде, и стоящий рядом с ним амэнец схватился руками за разрубленное лицо… Мика очень гордился тем, что впервые сел на коня в три года, а уже с семи отец стал учить его владению мечом, так что в шестнадцать мой брат уже многое знал и умел… Но, к сожалению, его знания касались только учебных поединков на плацу. Пока Мика отбивался от приятеля амэнца, подоспевшего на помощь раненому, худой, быстро оглядев комнату, бросился к ведущей на кухню двери и, сдвинув засов, громко крикнул: «Сюда!!!» Ещё через минуту в комнате было уже никак не меньше восьмерых амэнцев — они быстро оттеснили брата в угол, выбили у него из рук меч…

И вот уже израненный, с разбитым лицом Мика лежит на полу, а один из амэнцев вяжет ему руки за спиной. Другие же рассыпались по всему дому — я слышала, как они перекликаются друг с другом, как выбивают двери… В комнате остался лишь связанный Мика и худой воин со шрамом. Он сел прямо на стол и, взяв кувшин со слабым вином, отпил из него, но тут же сплюнул на пол.

— Тьфу, кислятина!.. И вино у вас, крейговцев, негодное, и кровь жидкая…

— Ты, тварь… — Мика с ненавистью взглянул на амэнца. — Трусливый ублюдок!

Худой усмехнулся…

— Не, малыш… Я — «Карающий»! Я здесь и князь, и бог! — А потом он встал и, подошедши к Мике, вылил содержимое кувшина ему на голову. — Потерпи ещё немного, щенок, — сейчас мы узнаем, кого ты так отчаянно защищал!

И тут же обшарившие весь дом амэнцы втолкнули в комнату мать и сестру. Элгея плакала и что-то бессвязно лепетала, а мать — до странности бледная и омертвевшая — не произнесла ни слова и двигалась точно во сне. Худой же, увидев их, просто расплылся в улыбке.

— О-о-о, какие свежие розы!.. Какие нежные голубки! — Он подошёл к сестре и взял её за подбородок. — Ну, куколка, признайся дяде Лемейру, ты уже с кем-нибудь целовалась?

Элгея пролепетала едва слышное «не надо», и «Карающий» тут же отвесил ей пощёчину.

— Дура! — А потом он повернулся к остальным сгрудившимся в комнате амэнцам. — Ну, кто желает вкусить нектар этого цветочка, становись в очередь!

В рядах воинов началось какое-то движение, ратники загудели, словно стая шершней, и кто-то крикнул:

— У старшей грудь больше и зад круглее!

Худой взмахнул рукой.

— Да тише вы! Мамашу тоже не обидим — приласкаем как следует… Я даже не буду возражать, если ты, Ромжи, оприходуешь сразу двух. По крайней мере, все увидят, что ты не врёшь о своей мужской силе.

— Не смейте!!! — Мика с силой рванулся из пут, но добился лишь того, что шрамованный зло посмотрел в его сторону и сказал…

— А этого щенка заставьте смотреть. Пусть знает, что бывает за непокорство!

Я и так уже была напугана до смерти, но то, что началось теперь, было настоящим кошмаром… Словно чудовищный сон, который длится и длится, а ты не в силах ни шевельнуться, ни хоть на волосок сдвинуть веки, чтобы отгородиться от этого ужаса… Искажённое, исступлённое лицо Мики, распластанные на полу тела, мольбы и слёзы Элгеи и глухие, страшные стоны матери… Но ещё чудовищней были сальные шуточки ратников, нетерпеливое притопывание, возбуждённое животное сопение насильников и ритмичное движение их бёдер, которым словно бы командует худой Лемейр, опять взгромоздившийся на стол: