Армагед-дом - Марина и Сергей Дяченко Страница 4

– Техничка ругается, когда открыто. Здесь же режим…

Лидка поставила портфель, сверху положила сверток с мелками.

– Ну показывай, что хотел.

Окон в музее не было. На их месте тянулось цветное панно с электрической подсветкой – древний город с забытым названием, когда-то полностью уничтоженный апокалипсисом и реконструированный по сохранившимся гравюрам. Напротив в витрине лежали на линялых подушечках закопченные металлические обломки, а сверху на стене медными буквами было выложено чье-то изречение: «Пока мы помним о погибших цивилизациях, история продолжается». Лидка поежилась.

– Идем, пигалица…

– У меня есть имя, – сказала Лидка скорее для порядка. Она давно не обижалась на прозвище, тем более что в Славкиных устах оно звучало почти нежно.

– Идем, тут новый экспонат…

Фотография действительно была новая, матовая, цветная. И огромная, почти метровой высоты; сквозь дым и языки огня на Лидку смотрела, как живая, здоровенная уродливая глефа.

Лидка отпрянула.

– Страшно? – нарочито небрежно спросил Славка.

– Гадко, – сказала Лидка, глядя в сторону. – Зачем ЭТО показывать?

– Затем, что скоро они из моря полезут, – Славка наставительно поднял палец. – Мы должны быть готовы…

– Я не собираюсь на них смотреть!

– Вот видишь, ты трусишь! А находятся же храбрые люди, которые их фотографируют! Это подлинный снимок, восемнадцать лет в спецхране…

Лидка еще раз мельком глянула на фото. Потом на Славку, насмешливо прищурилась:

– В спецхране? Восемнадцать лет? Слушай, это подделка. Я в детстве тоже глеф рисовала. Мистификация…

Славка надулся.

– Скажи еще раз.

– Ми-сти-фи…

Славка быстро наклонился вперед и губами поймал Лидкины губы. Ей сделалось страшно и неприятно, она не думала, что симпатяга Зарудный способен на такую глупость.

– Дурак…

Вырываясь, Лидка оступилась и села на ворсистый ковер. И отбила бы себе мягкое место, если бы Славка не подхватил ее.

– Дурак, Зарудный, совсем спятил?!

– Пигалица… – сказал Славка жалобно. – Успеешь на свою математику…

Руки у него были взрослые – жилистые, твердые и в то же время красивые, с длинными пальцами. Славка закончил музыкальную школу.

– Что ты меня так гладишь все время, как будто я тебе кошка?

– А как тебя гладить, пигалица?

– Никак, пусти…

Он не позволил ей встать. Наоборот, навалился сверху и снова полез целоваться. Лидка решила минуточку потерпеть – когда-то ведь он отстанет?! А на будущее надо будет учесть: Зарудный – дурак…

Но Славка не думал отставать. Наоборот, сунул руку Лидке под юбку, а этого она не собиралась терпеть ни в коем случае.

– Одурел?! Сейчас как заору…

– С чего бы тебе орать? Глупенькая, что ли?

– Пусти!

– Да перестань…

– Пусти, говорю!

Она все еще надеялась на его благоразумие и не решалась вырываться всерьез. И заорать тоже не решалась, а потом уже было поздно, потому что Славка зажал ее рот своим ртом, и трудно стало не то что издавать звуки – дышать. А когда он принялся стаскивать с нее колготки и сделалось ясно, что происходящее не игра, у Лидки вдруг не оказалось сил. Теперь она вырывалась еле-еле, и Славке, вероятно, казалось, что девчонка сопротивляется только для виду.

– Пус…ти… иди… от…

В дверь постучали.

Новый ужас придал Лидке силы. Она вырвалась. На четвереньках отползла в сторону, натянула колготки, судорожно одернула юбку. Губы ее горели и саднили, казалось, рот разорвали до ушей, как у клоуна.

– Зарудный, открой, пожалуйста. Я знаю, что ты здесь!

Голос завучихи, и достаточно нервный.

– Зарудный, открой сию секунду!

Лидка затравленно огляделась. Под стеллажами не спрячешься, дверь в специальный зал заперта на кодовый замок. И Славка струсил, видать, вон как побледнел, даже губы трясутся.

– Си-ю се-кун-ду! Или будут неприятности, слышишь?!

Стук каблуков по паркету, еще чьи-то голоса. Сколько их там собралось? И когда уйдут?!

Славка точно решил не открывать. И ей махнул рукой, молчи, мол, сиди, как мышь, обойдется…

– Принесите второй ключ! – голос завучихи был как струна. – Елизавета Павловна, второй ключ, пожалуйста…

Лидка успела подумать, как легко проходят звуки сквозь укрепленную дверь Музея.

Потом щелкнул замок, и дверь медленно, как в ужасном сне, начала раскрываться.

Славка уже стоял, прижав одну ладонь к лицу, а другую к груди, будто решившись в последний момент симулировать сердечный припадок.

А Лидке нечего было симулировать. Она сидела под витриной, под остатками погибшей цивилизации, и смотрела на себя как бы со стороны – на перепуганную, расхристанную, с распухшими губами девчонку.

Вошли завучиха, техничка, математичка, директор. Некоторое время было тихо, потом завучиха утробным голосом произнесла: «В святом для нас месте…»

На Славку почти не смотрели.

Маму было жалко.

Маме Лидка рассказала, как все было на самом деле, но легче от этого не стало. Брат демонстративно не желал разговаривать с падшей сестрой, отец ходил подавленный и молчаливый, зато Яна никак не могла сдержать язык:

– Дура! Кретинка! Что у тебя в голове – тряпки?! Допрыгалась, дура, вот вылетишь из лицея, вот попадешь в двести пятую… Возились с тобой, нянчились с тобой, вынянчили тебя… Дебилку, имбецилку, идиотку…

– Замолчи, – устало говорил отец, и Яна замолкала, и заведенный мотор внутри нее работал вхолостую целых две минуты, а потом молчание иссякало, и все начиналось сначала:

– Дура… Кретинка… Потаскуха малая… До чего ты мать довела…

Отец три раза ходил к директору. Вроде бы должны были исключить обоих – и Зарудного, и Лидку, но с самого начала ясно было, что на Славку у лицейских начальников рука не поднимется: у Славки слишком известный отец. Академик и депутат.

У Лидки не хватало сил сидеть дома, но и шататься по улицам было опасно – вдруг встретишь знакомого или одноклассника. К лицею она боялась подходить на пушечный выстрел, а потому с самого утра шла на берег, забиралась в скалы и сидела, съежившись, на обломках не то бревен, не то мачт, изъеденных солью, почерневших, когда-то проглоченных, а потом отторгнутых морем.

Несколько раз ей случалось видеть дальфинов – далеко от берега, совершенно безопасно, но все равно нервный холод пробирал до костей. Впрочем, она и без того мерзла – вот заболеть бы и умереть. Лидкин день рождения прошел буднично и безрадостно. Четырнадцатое октября, снова среда. До назначенного срока осталось семь месяцев и три недели.