Тропами вереска - Марина Суржевская Страница 4

Северко хмыкнул в бороду, но улыбнулся, так, что вьюга завьюжила. Был у него грешок, любил, когда хвалят старого… Я и хвалила, соловьем просто разливалась. И красавец он, и силен, и шуба снежная – сама Зимушка оглядывается. Он слушал да кивал, верил. Знать, хорошо врала, правдиво.

– Ладно, уболтала, Шаисса, повременю, – проскрипел старый хрыч да убрался на север, подальше от моего леса.

Я с облегчением перевела дух, села на пень. Саяна привычно опустилась мне на голову, сбила пегие волосы, чтобы удобнее было. Бороться с вороной я давно бросила, на редкость упрямая птица досталась. Каждый раз на моей макушке гнездо устраивает, хорошо хоть яйца не откладывает – видимо, все же опасается в суп попасть.

Сил не было даже встать, все же тяжело стихию так долго держать. Руки тряслись, как лихорадочные, тело по́том ледяным обливалось, сердце в трясучей заходилось. Хотела еще к березке сходить, да поняла: до лежанки бы доползти. Я и поползла, почти по-звериному, и о незваном госте-то забыла совсем. У околицы присела, поняв, что и шагу больше не сделаю, тут останусь до утра.

Сапоги со сбитыми носами подошли и застыли, а сам служитель окинул меня взглядом.

– Что с тобой, ведьма?

– Ничего, – буркнула я. Подол задрался, обнажив костлявые изодранные коленки, и он скривился. Отвращение в синих глазах мне словно сил прибавило, встала, держась за оградку, поковыляла в лачугу. И словно впервые ее увидела. Никогда не задумывалась, как мое жилище выглядит, что с ведьминой норы возьмешь? А сейчас вдруг поняла, как на это пришлый смотрит: убогое все, покосившееся, закопченное. Травами и нутряным жиром пропахшее. Не человеческое.

А и ладно. Что мне до мыслей служки, в его обители потолки высоченные, белые и золотые, росписью украшенные. Вот пусть туда и убирается. А мне и так сойдет.

Доползла до лежанки и упала, отвернулась к стене. Даже Теньку не покормила, так устала. Но зверюга моя не обиделась, подошла, легла рядом, согрела теплым боком. Я лежала, рассматривала зарубки на деревянном брусе, что каждую ночь перед глазами, и все ждала, когда же пришлый спросит, где ему спать. Лежанка-то в лачуге одна, второй сроду не водилось. Но так и не дождавшись, заснула.

* * *

Проснулась от мерного стука топора и поначалу даже не поняла, откуда он. Вскочила, так что хлесса на пол упала, рявкнула спросонья, прихватила меня зубами за бок. Я ей по ушам дала, чтобы на хозяйку зубы не скалила, и Тенька заскулила жалобно, виниться начала. Но я с ней разговаривать не стала, вышла во двор, щурясь от яркого солнышка. Северко не соврал, далеко убрался, за море, так что у нас снова стало тепло, почти по-летнему. Это хорошо, успеют деревенские урожай убрать, к зиме подготовиться. И лес мой еще постоит золотой, побурлит соками, а снежком укроется тихонько, засыпая. Я смотрела, улыбаясь, но тут вспомнила о служителе и скривилась. Вот же напасть на мою голову…

Пошла на звук. Ильмир над поленницей навес строил, добротный такой, из хороших, высушенных солнцем бревен. И движения все спокойные, ровные, без суеты – видать, знает, что делает. Я постояла, тенью укрывшись, да в дом пошла. От вчерашнего гуся ничего не осталось, забыла я половинку тушки в подпол убрать, вот хлесса и добралась до запаса. Я стеганула животину по хребту и вздохнула. Зря ругаюсь, сама виновата. Все из-за этого прихвостня забыла, а на зверя гневаюсь. Оскалилась, глянув на мужчину из окошка. Ладно, посмотрим, какой он храбрец. Побыл и будет.

– Эй, служитель, – окликнула его, выходя на крыльцо. – Отложи-ка работу на время, непогода повременит. А вот обед – нет. К болоту сходи, жаб набери, да пожирнее. Можешь еще пиявок парочку. Топи чуток. И поворачивайся, жрать охота.

Он отложил топор, утер со лба пот. Постоял, разглядывая меня. Наверное, при свете дня совсем уж картина жуткая… вот и хорошо.

– Чего застыл? Может, ты еще и глухой вдобавок? Совсем Шайтас меня не щадит.

– Сколько? – глухо спросил он.

– Чего сколько?

– Жаб сколько? И пиявок.

– Да сколько в мешок влезет. Болотце там, по тропке…

– Найду, – коротко бросил служитель и пошел к моим покосившимся воротцам, забрав свой клинок. Я хмыкнула, провожая взглядом его спину. Ну, даст дух лесной, больше не свидимся.

И пошла в дом, выкинув служку из головы.

И каково же было мое изумление, когда этот прихвостень не только явился, но и притащил целый мешок, в котором квакало и шевелилось. И тушку зайца.

– Я подумал, что из зайчатины суп вкуснее, – спокойно сказал он. – Но если ты предпочитаешь жаб, вот они.

Квакуши запрыгали в мешке, переживая. Я окинула мужчину злым взглядом. Вот уж наглость дивная.

– Что ты есть будешь, то мне решать, – прокаркала я не хуже Саяны. – А заяц этот молодой совсем, даже первого выводка не дал, а ты его…

– Да и хорошо, – нахмурился он непонимающе, – у молодых мясо нежнее… И суп наваристее.

Вот тогда я совсем озверела, дернула мешок с квакушами.

– Во двор иди, пяток почисти на суп, остальных обратно в топь отнеси. В котелок тех, что с желтыми бородавками, да не перепутай. Я с красными не люблю, горчат…

– Относить обратно зачем? Можно ведь… впрок оставить, – вскинул он бровь. И красиво так вскинул, изысканно. Я вздохнула, оскалилась.

– А я лишь свежатинку ем! Завтра новых наберешь. Иди, Ильмир.

Он постоял, глядя на меня. И кажется, с трудом удерживаясь, чтобы не свернуть ведьме шею. Но удержался. Развернулся резко и вновь к болоту утопал. А я следом пошла, тенью укрывшись. Поманила из чащи духа лесного.

– Что ж ты, батенька, чужаку дорогу стелешь? – нахмурилась. – Запутать не можешь?

Дух глаза виновато опустил и руками развел.

– Так путал, Шаисса. Так уж тропки запетлял, сам чуть не заблудился. А этот – нашел. Размотал, как клубок, раскатал до самого твоего дома. Ты уж не гневайся.

Я пошамкала губами, смахнула хвостом сухой лист. Вот дела, подкинул мне забаву Шайтас…

Духа я отпустила – не его вина. Дошла до болотца, посмотрела, как служитель жаб из мешка вытряхивает. Скривился, как на кислое, еще и мешок пустой пнул. И сел на землю, обхватил голову руками, застыл, чуть покачиваясь. Квакуши попрыгали по кочкам, торопясь сбежать, пока в котелок не угодили. Но Ильмир, кажется, их не видел – сидел, сжав виски, да так, что на руках вены синие вздулись.

А потом вдруг вскочил и одним шагом рядом оказался. Глаза бешеные, лицо перекошенное, клинок тускло сверкнул почти у горла моего. Сама не знаю, как отшатнуться успела.

– Кто здесь? – выдохнул Ильмир. Я застыла, потянула тени, укрылась. А сама дышать боюсь. И смотрю внимательно в бледное лицо. И в черную душу. Как же он меня почуял? Ведь и хлесса порой обманывается, а этот распознал. Пусть не до конца, но все же…

А Ильмир снова клинком взмахнул, и лицо спокойное стало, а глаза холодными такими, что и Северко бы позавидовал.