Билет до Гавгамел - Юрий Мышев Страница 4

Виктор прошёл из сада в огород, а через него во двор, заросший крапивой. Никто его не встретил. Вошёл в избу. Внутри всё было прибрано. В чулане, из которого тянуло ароматами печёной картошки и ржаных лепёшек, метались по стенам отблески пламени, полыхающего в печи. Было тихо, лишь в окно билась с улицы из палисадника упругая ветка вишни. В ближнем углу на тябле перед иконами горела лампадка.

– Сынок…

Виктор повернулся и увидел только что вошедшую в избу пожилую женщину с ведром, полным воды.

– Сейчас…

Старушка отнесла ведро в чулан, аккуратно поставила на скамейку, прикрыла старой газетой, после этого подошла к Виктору. Обняла его.

– Приехал? А я и не ждала сегодня. Кажный день на дорогу смотрела, а сёдне нет. Надо же! Дай погляжу на тебя. Изменился-то как, совсем взрослым стал… Что это за шрам у тебя на лице? С тобой всё в порядке? Садись за стол. У меня варёная картошка в мундире, с малосольными огурцами. Своими. Парник огуречный мне Коляня Бахарь устроил. Дала ему на бутылку самогонки. Отведай, свои-то огурцы не то что купленные, те на дух не надо. Ешь, сейчас оладьев ещё напеку. А вечером тесто затворю. Соскучился, небось, по домашним пирогам-то?

Они сели за стол.

– Ты в саду был, Вить? Я заметила смятую траву там. Кто, думаю, туда забрёл? Не корова ли соседская? Полазушница та ещё. Некому изгородь вокруг огорода починить. Может, посмотришь с утра? У меня и слеги с тынинками припасены. Вон и трава нонче у меня осталась некошёной. Нету у меня мочи. Говорю Коляне: накоси хоть ты для своей бурёнки, мне-то зачем? Только одни курята на дворе в крапиве швыряются. Уходит силушка-то у меня. А бывало, со всем успевала справляться. И в артели поработать, и скотину накормить-напоить, и гряды прополоть, и бельё перестирать, и обед приготовить – всё успевала. Между делом из лесу дрова на тележке возила, печь-то надо было кажное утро топить, скотине еду варить. В поле все дни пропадала. Босиком по стерне в конце лета ходила, ноги были исхожены до черноты, кожа вся потрескана – и ничего. Наработаешься, а вечером ещё на улицу пойдёшь, у двора посидеть с подружками. Парни подойдут, учнут всё страшные истории рассказывать, про нечисть всякую. А как в сон начнёт клонить – в темноте зайдёшь в сени, окунёшь лицо в ведро, хлебнёшь из ковшика воды колодезной ледяной – и дремоту как рукой снимет… Утром чуть свет – в поле. На жатве сядешь с подружками в кружок – кто вши ловит, кто письмо какое от суженого получила, пересказывает. Отдыхали мало. Вечером бригадир придёт, измерит – сколько сожали, похвалит, пошутит: «Что-то недожали сегодня, бабы…» Какое там недожали, пять норм без устали вырабатывали…Ты ешь, ешь, похудел сильно…

Сама она не притронулась к еде. Сидела, подперев щёку ладонью, и внимательно наблюдала за Виктором.

– Изменился ты, сынок. Говорила тебе: не уезжай из дома. Что там, в Москве, мёдом намазано? Нелёгкая, говорят, она, жизнь столичная. А здесь твои дед с бабкой жили, отец не хотел, чтобы ты уезжал – мы деревенские жители. Вон какое хозяйство поддерживать надо. До последнего надеялся: одумаешься, вернёшься, хозяин в доме нужен. Выпивать он стал, это его и сгубило. А тебе – чего не сиделось в родном доме…

Она перевела взгляд на окно. Помолчала какое-то время, потом снова заговорила:

– Дожди затяжные нынешним летом. Сейчас они ни к чему: картошке расти надо, огурцам пора появляться, ягодам поспевать. Раньше как было: пройдёт дождик – и ступай на работу. А теперь что? Всё не так, как в бывалошные времена. Вот помню: осенью сеном запасёшься, заполнишь сельницу, картошку выкопаешь – спокойно на душе, пусть идёт себе, дождичек-то. А сейчас ни к чему он. Залил. А что нонешней ночью делалось? Ненормальной стала погода, неправильной… Микола уже завтра, а тепла большого ещё и не было…

Грустный взгляд голубовато-серых глаз, красивых даже в её возрасте. Сохранившие густую упругость чёрные волосы, лишь кое-где тронутые сединой. Виктор вдруг обратил внимание на её хорошо сохранившиеся ладони, которые она нервно вытирала об подол выцветшего льняного запона – совсем не старческие, с гладкой загорелой кожей.

– Выпей чаю с малиновым вареньем. Ты же любишь с вареньем. Набрала сама. Малинник весь крапивой зарос, повыдергать бы её надо. Какая малина у нас была всегда – крупная, сладкая!.. Свекровь-то моя – чай помнишь свою бабушку? – бывало, малину толкла и сушила на листах подсолнуха в печи. Зимой отрезала по кусочку к чаю, экономила. Никого к запасам не подпускала. Голодные годы научили кажную крошку беречь. Нижние листы подсолнухов, капустные, свёкольные скармливала скотине, всё шло в дело…

Виктор злился на себя – хотя он и сочувствовал матери, но родственных чувств к ней не испытывал. Он объяснял свою холодность пережитыми потрясениями.

– Я хотел бы посмотреть старые фотографии.

– Сохранился один альбом…

Он долго листал пожелтевшие листы, но фотографии ни о чём ему не говорили.

– А вот твой дед Василий. Ты похож на него – все так говорили, кто помнил его. Только у него усы да борода огромная была, с лопату. Бывало, пьёт горячий чай – на усы дует, водилась за ним такая привычка, а бороду всё овечьими ножницами подравнивал…

Из одного из альбомов выпал конверт. Виктор открыл его. В нём лежала недавно отпечатанная фотография. На ней были изображены двое молодых мужчин, сидящих в парке на скамейке под деревьями.

– А это кто?

– Как кто? Это же ты со своим другом Антоном Щегловым, ты сам прислал карточку. – Мать с недоумением посмотрела на него.

На обратной стороне фотографии было написано от руки: «Привет с Чистых прудов».

– Вот только жалко, что твои тетради потерялись. Может, ты помнишь, куда они делись?

Она присмотрелась к Виктору. Помолчала, давая ему время вспомнить.

– Тетради? Не знаю. Зачем они мне?

– Любил ты писать в одиночестве по ночам… Кое-что давал мне почитать. Любила зимними вечерами читать твои деревенские рассказы. Всё про нашу жизнь. Хорошо написано… Ну да ладно, – она поднялась со стула. – Ну, ты отдохни пока, а я пойду пшенички курятам дам, ишь раскудахтались! Прошлой осенью бедовая клохтушка вывела цыплят в крапиве в заулке, привела во двор чуть ли не по первому снегу. Пропали все. Крапивники, одно слово. Нынче на сельнице вывела одна клушка. Смотрю – сталкивает со слег на землю оперившихся цыплят, пора, мол, в свет вылезать, а те упираются – хорошо им в мамином гнезде. Беда с ними… От коршуна пришлось караулить. Вон у соседки пятерых перетаскал, окаянный. От Старой рощи прилетает…

Когда мать вышла, он посмотрел на своё лицо в зеркале, чтобы понять, где на фотографии он, а где Антон Щеглов.

И своё лицо ему показалось чужим.

Виктор решил переночевать в летнем домике в саду.

В отдалении слышался гул ветра. Над крышей шуршали яблоневые листья, изредка раздавался ломкий клёкот сучьев. За дощатой стеной вкрадчиво шуршала трава.