Завоевание Тирлинга - Эрика Йохансен Страница 4

– Джаспер! – крикнул он. – Твои птички на славу потрудились. Зови их обратно.

Джаспер громко, пронзительно свистнул и стал ждать, подтягивая ремни, удерживающие кожаную перчатку на предплечье. Через пару секунд ястребы полетели обратно, кружа над холмом. Джаспер периодически посвистывал, каждый раз разным тоном, и одна за другой птицы опускались и усаживались ему на предплечье, угощаясь парой кусочков кролика в награду, прежде чем вновь получить шоры и вернуться на жердочку.

– Отзывай лучников, – приказал Холл Блазеру. – И найди Эммета. Пусть пошлет гонцов к генералу и Королеве.

– С каким донесением, сэр?

– Передай им, что я выиграл для нас время. По крайней мере, две недели, пока мортийская армия не перегруппируется.

Блазер ушел, и Холл снова повернулся к озеру Карчмар: в лучах восходящего солнца водная гладь слепила красным огнем. Зрелище, в детстве обычно наполнявшее его сердце мечтами, теперь показалось ужасным предостережением. Да, мортийцы разбежались, но ненадолго, а стоит людям Холла отдать восточный склон, как не останется ничего, что удержит мортийскую армию от уничтожения старательно выстроенных рубежей обороны Бермонда. Прямо за холмами начинается Алмонтская равнина: тысячи квадратных миль плоской земли с небольшой возможностью для маневра, с беззащитными обособленными хуторами и деревеньками. Мортийцы в четыре раза превосходили числом, в два – качеством оружия, и если они спустятся к Алмонту, эндшпиль может быть только один: резня.

* * *

Вот уже несколько лет Ивен служил хранителем тюрьмы: с тех пор, как его отец вышел в отставку, за все это время у него не было ни одного заключенного, которого он признал бы поистине опасным. Большинство из них оказывались людьми, не согласными с Регентом. Они, как правило, попадали в темницу слишком голодными, избитыми и не годились ни на что, кроме как дотащиться до камеры и упасть. Некоторые из них умерли, несмотря на заботу Ивена, хотя Па говорил, что в том нет его вины. Ивену не нравилось находить на койках их хладные тела, но Регента, казалось, это совершенно не волновало. Однажды ночью Регент даже приволок в подземелья одну из своих женщин: красивую, словно из папиной сказки, рыжеволосую леди. На шее у нее красовалась веревка. Регент сам отвел ее в камеру, всю дорогу понося на чем свет стоит, и прорычал Ивену: «Ни еды, ни воды! Она не выйдет, пока я не скажу!»

Ивену не нравилось держать в темнице женщину. Она не говорила и даже не плакала, только безразлично смотрела на стену своей камеры. Не подчинившись приказам Регента, Ивен дал ей еды и воды, внимательно следя за временем. Увидев, что веревка на шее причиняет ей боль он, не выдержав, зашел в камеру и ослабил удавку. Хотел бы он быть лекарем, способным исцелить кольцо ободранной красной плоти на ее горле, но Па научил его лишь основам первой помощи при порезах и тому подобном. Па всегда терпимо относился к медлительности Ивена, даже когда из-за нее случалась беда. Но для того, чтобы в течение ночи не дать женщине умереть, не требовалось большого ума, а Па разочаровался бы, потерпи Ивен неудачу. Когда на следующий день Регент пришел забрать женщину, Ивен испытал небывалое облегчение. Регент попросил у нее извинений, но женщина вылетела из темницы, не удостоив его даже взглядом.

С тех пор, как трон заняла новая Королева, у Ивена было не слишком много работы. Королева освободила всех заключенных Регента, что смутило Ивена. Но Па объяснил, что Регент отправлял людей в тюрьму, если они говорили то, что ему не нравилось, а Королева – только за плохие поступки. Па сказал, что это разумно, и, как следует пораскинув мозгами, Ивен пришел к выводу, что он прав.

Двадцать семь дней назад (Ивен отметил это в книге) трое королевских стражников ворвались в подземелье. Они вели связанного пленника, седовласого мужчину. Он выглядел очень усталым, но – благодарно отметил Ивен – невредимым. Они даже не спросили у Ивена разрешения, прежде чем поволокли заключенного в третью камеру, но Ивен не возражал. Раньше он никогда не видел королевских стражников так близко, но слышал о них от Па: они защищали Королеву от опасности. Эта работа казалась Ивену самой прекрасной и важной в мире. Он радовался тому, что служит главным тюремщиком, но, родись он поумнее, больше всего на свете Ивен хотел бы стать одним из этих высоких крепких мужчин в серых мантиях.

– Обращайся с ним хорошо, – распорядился командир с ярко-рыжими волосами. – Приказ Королевы.

Хотя волосы стражника его восхитили, Ивен старался на них не пялиться, потому что сам не любил, когда на него пялятся. Он запер камеру, отметив, что заключенный уже лег на койку и закрыл глаза.

– Как его имя и в чем его преступление, сэр? Я должен записать в книгу.

– Жавель. Преступление – предатель.

Мгновение рыжеволосый начальник смотрел через прутья камеры, а потом покачал головой. Ивен наблюдал, как мужчины топают к лестнице, их голоса плыли за ними по коридору.

– Я бы перерезал ему горло.

– Думаете, он в безопасности с этим тупицей?

– Это между Королевой и Булавой.

– Он знает свою работу. Отсюда еще никто никогда не убегал.

– И все же вечно держать в тюремщиках идиота…

Ивен вздрогнул. Раньше, пока он не стал таким здоровенным, его величали так плохие парни, и он научился не обращать на это слово внимания, но услышать его от королевского стражника оказалось гораздо обидней. И теперь в его голове появились мысли о чем-то новом и ужасном: об угрозе замены. Когда Па собрался на пенсию, он пошел прямо к Регенту, чтобы убедиться, что Ивен может остаться. Но Ивен не был уверен, что Па разговаривал с Королевой.

Новый заключенный, Жавель, оказался самым легким на памяти Ивена. Он почти не говорил: всего пару слов, чтобы сообщить Ивену, что поел, хотел пить или просил опустошить нужник. На какое-то время Ивен даже забыл о Жавеле, думая только о том, что может лишиться работы. Что он будет делать, если это произойдет? Он даже не мог заставить себя рассказать Па, как королевские стражники его обозвали. Он не хотел, чтобы Па знал.

Через пять дней после появления Жавеля по тюремной лестнице протопало еще трое королевских стражников. Один из них был Лазарем Булавой, о котором знал даже Ивен, редко покидающий свои камеры. Ивен слышал от Па множество историй о Булаве. Тот утверждал, что Булава феерожденный и его не может удержать ни одна камера. («Кошмар тюремщика, Ив!» – восклицал Па, потягивая чаек.) Если остальные королевские стражники казались внушительными, Булава был в десять раз внушительнее, и Ивен подошел рассмотреть его настолько близко, насколько осмеливался. Начальник Стражи в его подземелье! Ивену уже не терпелось рассказать Па.

Двое других стражников несли заключенного, словно мешок с зерном, и когда Ивен открыл первую камеру, бросили мужчину на койку. Как показалось Ивену, Булава смотрел на заключенного ужасно долго. Наконец, он выпрямился, прочистил горло и плюнул: внушительный сгусток желтой слизи приземлился заключенному на щеку.

Ивен подумал, что это плохо: какое бы преступление ни совершил этот человек, несомненно, он уже достаточно натерпелся. Он был жалким, щуплым существом, голодным и страдающим от жажды. Грязь запеклась в толстых рубцах, покрывавших ноги и туловище. Другие рубцы – темно-красные – пересекали запястья. С головы были выдраны внушительные клочки волос: на их месте остались заплатки покрытой струпьями плоти. Ивен не мог вообразить, что с ним стряслось.