Прости меня, если сможешь - Яна Ясная Страница 4

Не подозревая о том, какая буря кипит у меня внутри, мужчина вскинул брови и хмыкнул.

— Вижу, ты, Лиза-темная, не из тех, кто ходит вокруг да около.

— Я просто… — я попыталась смягчить прямой вопрос пояснением, но светлый меня перебил.

— Нет. Отпускать тебя я не планирую.

Я сжала руки так, что ногти впились в ладони.

— Я видел, на что способны темные, Лиза, — он ткнул недокуренную сигарету в пепельницу и наклонился вперед, упершись локтями в колени и сцепив руки в замок. — Я видел это так же близко, как тебя сейчас. И потому я придерживаюсь правительственного мнения — вас нужно держать под присмотром. И раз на какое-то время я могу этот присмотр обеспечить — этим я и займусь.

В моей памяти мелькнули развороченная стена Мелкор-холла, изломанное тело Эзры…

О да! Я тоже видела, на что способны светлые. Так что, мистер Тернер, будем честны, дело не в этом.

— Но… — я закусила губу, сдерживая рвущиеся наружу грубости. — Я же… неужели у меня нет ни единого шанса?

Жаль, господь бог не наделил меня в должной степени актерским талантом, слезы в широко распахнутых серо-голубых глазах наверняка смотрелись бы сейчас драматично и крайне уместно. Увы, глаза были — слез не было. Отродясь не была плаксой.

Светлый посмотрел на меня и, помолчав несколько долгих секунд, произнес.

— Ты голодна?

Я недоуменно сморгнула. Что это? Разговор окончен?

— Мы скоро сядем за стол. Ты можешь поесть сейчас или дождаться, пока мы закончим. Миссис Тальберг сегодня отпросилась пораньше.

— Спасибо, я не голодна, — я опустила глаза, снова пряча их за ресницами. — И если сегодня в моих услугах вы не нуждаетесь, то я хотела бы побыть одна.

Мужчина откинулся обратно на спинку стула.

— По лестнице на третий этаж, дверь налево. Если передумаешь, после десяти кухня в твоем распоряжении.

— Спасибо, мистер Тернер.

Я поднялась, подхватила свой чемодан, в уюте этой гостиной смотревшийся до отвращения неуместно, и поплелась в указанном направлении. Задумчивый взгляд светлого сверлил лопатки так, что мне хотелось ими передернуть.

Стоило мне распахнуть дверь, как от нее испуганными зайцами прыснули в разные стороны две девицы. Справившись с первой, инстинктивной, реакцией, а еще, наверное, отметив, что перед ними я, а не их брат, девицы выпрямились, приосанились, одернули юбки и смерили меня любопытно-презрительными взглядами. На вид им вряд ли было больше тридцати на двоих, медные волосы, карие глаза. Одна в веснушках, другая — без. И было странно видеть на лицах этих девочек то выражение, которое я скорее воображала на лице ветерана.

Пигалицы.

— Мисс Тернер, мисс Тернер, — я кивнула каждой и прошла мимо, к лестнице.

За спиной тут же взорвался возбужденный шепот, который меня уже мало волновал.

Поднимаясь по лестнице, я думала о том, что, задавая свой вопрос, я в общем-то и не надеялась на положительный ответ. Нейтрально-доброжелательное отношение моего смотрителя сбивало с толку и заставляло настраиваться на худшее. Но я себе этого не позволяла. Я — Лиза Миллс. Милая, тихая девушка, ни в чем не виновная. А мой надсмотрщик пока что кажется достаточно спокойным, относящимся ко мне без очевидной ненависти, несмотря на весь свой опыт. Даже его переход на «ты» в отсутствии посторонних выглядел не пренебрежительно, а скорее снисходительно, покровительственно. Могло быть и хуже. Намного хуже. Я просто буду паинькой, и у меня все получится. Да? Да.

Я толкнула указанную дверь на третьем этаже и оказалась в маленькой комнате с низким, мансардным потолком. Кровать, тумба, стул, узкий шкаф. Запах пыли с ноткой лаванды, исходящей от стопки белья на кровати. Я посмотрела на полотенце и подумала, что неплохо было бы помыться. И я даже взялась за ручку двери, чтобы спуститься и спросить у светлого, где я могу это сделать, но почти сразу передумала.

Завтра.

В этой комнатке, совершенно не похожей на тюремную камеру, я вдруг почувствовала себя человеком. В ней было что-то похожее на клеть студенческого кампуса — и создавалось иллюзорное ощущение, будто я вернулась на несколько лет назад, в дни, когда все было совершенно иначе. Когда мы не могли даже представить, какое будущее нас ожидает.

И мне отчаянно захотелось продлить это ощущение. А для этого было достаточно просто не выходить пока из этой комнаты. Только и всего.

Я положила чемодан на кровать и щелкнула пряжками замка, чтобы удовлетворить, наконец, свое любопытство.

Государство заботилось о своих гражданах. Даже провинившихся. В чемодане обнаружились два одинаковых грязно-серых платья — что-то среднее между тюремной робой и нарядом горничной — набор гигиенических принадлежностей, два комплекта простенького хлопчатобумажного белья, две сорочки, две пары грубых чулок, теплые ботинки с толстой подошвой, плотный кардиган и «Памятка для отбывающих срок с правом искупления».

Последнее меня почему-то до невозможности развеселило. Я отложила занимательное чтение на другой раз, небрежно побросала все богатство обратно в чемодан и, переодевшись в сорочку, забралась в кровать.

Дом. Комната. Свежее, вкусно пахнущее белье. Иногда не так уж и много нужно человеку для счастья.

Мэтт

Когда Том высказал мне свою просьбу, я сначала подумал, что он то ли шутит, то ли издевается, то ли не в себе. Остановившись на последнем варианте, я высказал искреннюю озабоченность его душевным здоровьем.

— Ты сдурел?

Наверное, голосу не хватало то ли искренности, то ли озабоченности, потому что старый друг, боевой товарищ и по совместительству жених моей сестры — а значит, будущий, чтоб его, родственник — только поморщился. И продолжил упорствовать как в собственном здравомыслии, так и в желании осчастливить моей семейство дармовой рабочей силой.

— Мэтт, ну я тебя как друга прошу, ну некуда ее пристроить. Программа держится на соплях и загибается, а ты же понимаешь, как для меня это важно! Это временно, пока я не найду для нее другой дом. Ну пойми, она совсем одна и без вины виноватая.

Только Том мог назвать без вины виноватой представительницу темного рода. Ну и еще пара-тройка человек, ностальгирующих по времени «до».

Как ни странно, я не ненавидел темных. Несмотря ни на что. Не ненавидел и не презирал. Они были мне глубоко безразличны. Все равно практически все, кто стоял у истоков восстания либо погибли в бою, либо приняли смерть от рук правосудия. А остальные… Остальные — такие же пешки, как и мы, светлые. Убивали так же, как и мы. И умирали так же, как и мы. И теряли близких так же, как и мы. Просто мы — победили, а они — нет.

Но это вовсе не означало, что мне настолько плевать и что я готов притащить в дом одну из них.