Полумертвые души. Соседи - Сергей Никшич Страница 40

Один только Тоскливец ни за что не соглашался потратиться на пояс целомудрия для Клары – не потому, что доверял ей или соседу, который у них обосновался, а потому, что ему было жаль денег. А Клара нудила ему о том, что как это она без пояса, ведь если в селе узнают, что она отстала от этой моды, а узнают наверняка, то что тогда о ней подумают? Но Тоскливец не соглашался. Он раздобыл где-то по дешевке несколько крысоловок и расставил их по всему дому, но сосед все не попадался, потому что на самом деле это были не крысоловки, а мышеловки и, конечно, здоровенный сосед никак не мог в них уместиться. И все кончилось тем, что как-то поутру Тоскливец и Клара проснулись в одной постели с соседом, который не только их напугал, но и отчаянно храпел, словно имел на это какое-то право. И тогда Тоскливцу стало ясно, что ему придется что-то предпринять, но только вот что? Соседу стройная, зеленоглазая Клара явно нравилась, да и тот был ростом с каланчу, и пока он, Тоскливец, трудится в присутственном месте на благо неблагодарного села, дома могло произойти черт знает что. И Тоскливец, который никогда никого не ревновал, вдруг ощутил в своем сердце нечто похожее на ревность. Но и это не могло подвигнуть его на то, чтобы отвалить Назару кругленькую сумму за пояс целомудрия для ненадежной половины. И чтобы проверить Клару, так сказать, на прочность, он как-то утром, громко хлопнув входной дверью, залез в шкаф, чтобы пронаблюдать за ее поведением. А та повалялась в постели почти до полудня, а потом на скорую руку и без особого вдохновения изготовила бурду, которую она преподносила супругу как тягостный труд многочасовых ее трудов, а сама переоделась в купальник и стала на ковре изображать нечто напоминающее аэробику. И, понятное дело, сосед сразу же вылез из норы и попытался к ней пристроиться. Он тоже был в плавках и отчаянно размахивал всеми конечностями, чтобы продемонстрировать спортивный характер. А тут, как назло, в хате зазвонил телефон, и Голова стал допрашивать Клару, куда запропастился писарь и почему он не прибыл в присутственное место? Клара напела Голове с три короба отборной брехни, но когда она положила трубку (Тоскливец хотя ее и не видел, но ощущал все, что происходит вспотевшим от волнения кобчиком), лицо ее нахмурилось, как маска трагического героя из театра Кабуки, и Тоскливец понял, что карта его бита. Придется или явиться с повинной из шкафа, как «бог из машины», или рисковать окончательно впасть в немилость и тем самым подтолкнуть Клару в объятия непрошеного пришельца. Сердце Тоскливца отчаянно билось, но толку от него не было никакого, потому что в голову не приходила ни одна путная мысль. А Клара тем временем переоделась и вышла из дома, чтобы отправиться на поиски своего суженого.

Интуитивный ум женщин, непонятный даже светилам науки, привел ее все к той же Гапке, к которой она ворвалась как смерч и обыскала весь ее дом и особенно шкафы. Гапка, утро которой явно не сложилось, стоически перенесла все эти издевательства и только позволила себе заметить, что тот труп со слабыми признаками жизни, который разыскивает ее гостья, если можно назвать гостьей матерую идиотку, которая врывается без приглашения и норовит перевернуть дом верх дном, не нужен ей даже даром, потому как она, Гапка, человек нормальный и не дружит с вурдалаками, которые гацают нагишом по огородам и воображают о себе, что они гомо сапиенс. Гомо сапиенс Гапке удалось произнести с особой интонацией, которая поразила самое Кларино естество и подвигла ее на не менее замысловатый ответ, суть которого сводилась к тому, что Гапка, как известно всему селу, отпетая ведьма, потому что набожные прихожанки не молодеют так нахально на глазах у всего сообщества, а ведьма права голоса не может иметь и должна молчать, когда в ее логово заходит тот, кого крестили, как это положено, в церкви и по кому не скучает осиновый кол. Клара при этом, правда, забыла, из каких эмпиреев молодость свалилась на нее саму, но ее укол попал в ахиллесову пяту Гапки, которая хотя и не допускала, что целебные трусики имели какое-то отношение к нечистой силе, но и не была уверена, что они попали в ее дом из церкви. И красная пелена заволокла обычно карие Гапкины глазки, в которых разразились буря и шторм. И хорошенькие, словно нарисованные, губки искривила гримаса, и слова, вырвавшиеся из них, бескомпромиссно пояснили Кларе, что это она, приблуда, неизвестно из какого пекла вырвавшаяся на свободу, позорит Горенку своим сатанинским присутствием и что самое малое, что жители Горенки могут для нее сделать, – это ее линчевать, чтобы она оставила наконец их в покое, потому что, кто знает, может быть, тогда и соседи уберутся из села, из которого исчезла их подлая товарка, которая, вероятно, тоже крыса из пгт УЗГ и поэтому должна, в присутствии целомудренной Гапки, будущей монахини, молчать и внимать ее словам.

Клара, основным двигателем жизни которой были купюры, а не слова, и представить себе не могла, что ее могут приравнять к крысам. И она попрекнула Гапку дружбой с Тоскливцем и позволила себе заметить, что, вероятно, дружба эта была прервана благородным Тоскливцем вследствие крайней ее, Гапки, фригидности, что вполне естественно для девушки, сформировавшейся при прополке моркови.

Может быть, Клара и была в чем-то права, но это уже не имело никакого значения, потому что из посиневшей от бешенства Гапки вырвалась молния и чуть не прервала земные мытарства ее собеседницы, но и Клара выпустила в Гапку шаровую молнию, которая начала крушить все то, что лежало на ее пути – многострадальный стол, словно созданный для того, чтобы его опрокидывали на упырей, и на который Гапка уже опасалась ставить посуду, вешалку для одежды, которая совершенно не интересовала Клару, потому что ей была нужна только Гапка. Но та с победным криком выпустила в противницу толстую, как рука Грицька, молнию, и Клара взвыла и ухитрилась отбить молнию в сторону Гапки, которая принялась от нее убегать, а молния с шипением ее преследовала, но в конце концов угодила в нору соседа, из которой раздались вопли и стоны.

По непонятной причине обе воюющие стороны успокоились, и Клара, не прощаясь, мы бы сказали, по-английски, покинула Гапкино жилище. Супруга найти ей не удалось, и она решила проверить, не заявился ли тот домой. А тот как раз нежился над огромной чашкой какао, потому что тот обед, который на скорую руку изготовила Клара, как он полагал, не соответствовал его месту в обществе, на что он был намерен указать обленившейся супружнице. И когда она, злобная, как предводительница фурий, появилась на пороге их семейного гнезда, вместо радости по поводу ее появления она услышала лаконичный приговор своему кулинарному мастерству.

– Ну и отраву ты мне сварганила вместо еды! А у меня ведь желудок нежный, интеллигентный, над ним нельзя измываться.

– Интеллигент не спутался бы с Гапкой, которая, как мне кажется, проще глины во всем, что она делает и говорит. Но ты поддался тогда животному инстинкту, почуяв молодую самку, а это уж никак не свидетельствует не только об интеллигентности, но даже и о большом уме. Ибо для известных забав ум, и особенно такой, как твой, скорее тормоз, чем подмога. А что касается супчика, так он целебнейший и только отпетый негодяй может подвергать сомнению его питательные качества. Впрочем, оно и понятно, если тебе по вкусу змеиный яд, который в изобилии источает твоя Гапка.