Не хочу быть полководцем - Валерий Елманов Страница 40

Едва мы зашли в кладовую, как я сразу понял, в чем заключается главное, и единственное, хобби Михайлы Ивановича. Да вот же оно – кругом развешано и разложено. Все в строгом порядке, как в каком-нибудь ружпарке. Шлемы – отдельно, причем вплоть до конфигурации: старые шеломы – слева, в центре – шишаки с высоким навершием, справа – ерихонки, а дальше, в самом уголке, мисюрки. Начищены – хоть сейчас на строевой смотр. Может, и есть где пятнышки ржавчинки, но только если старательно поискать.

Мне Воротынский подобрал самый лучший из всех. Не буду вдаваться в технические подробности и с надменным видом знатока расписывать, что тулея и венец выкованы из цельного куска, навершие в виде глухой трубки привинчено отдельно, незаметно переходя в тулею с неглубокими витыми долами, а сам венец…

Думается, и вам такое обилие моих познаний ни к чему и мне утомительно делать сноски, дабы расшифровать, что есть что. Потому буду краток – красивый шлем. Особенно серебряный ободок по нижнему краю. Тут тебе и орнамент из трав, а на висках два парящих сокола. Или орла. А может, беркута. По краю наушей тоже ободок из серебра, но уже без рисунка. Словом, красивый. Наносник, правда, глухой, то есть не откидывается, зато перед боем не забуду опустить.

Кольчуга, точнее юшман, мне тоже пришлась по душе. Тут придется немного пояснить. Кольчугу делают из колец. Их очень много – больше десятка тысяч. Я как-то пробовал считать, но на одиннадцатой сбился, успев охватить лишь две трети. Латы рыцаря вы тоже себе представляете. А теперь мысленно отдерите у этих лат несколько продолговатых пластин и прикрепите их к кольчужным кольцам. Теперь понятно, что такое юшман? И, чтобы больше не возвращаться к этой теме, добавлю, что если вы отдерете с лат рыцаря не продолговатые, а квадратные пластины, то юшман превратится в бахтерец.

На практике оба они хороши в первую очередь тем, что гораздо легче по весу, нежели кольчуга. Если последняя, свисающая до колен, тянет от двенадцати килограммов до пуда, то эти чуть ли не вполовину меньше. Экономия получается из-за длины – юшман и бахтерец выглядят как жилетки.

Зато удобно сидеть на коне – не ерзаешь седалищем по кольцам, да и надевать тоже, потому что они распашные и застежки у них спереди, а кольчугу надевают через голову. После того как мои волосы во время примерки второй по счету кольчуги вновь запутались в кольцах, а Михайла Иванович помогал их высвобождать, действуя со всей бесцеремонностью старого вояки, то есть грубо и больно, я наотрез отказался примерять третью. Только распашной доспех – выходить из его арсенала лысым мне не улыбалось.

Остальное расписывать не буду – и без того я вас притомил, лишь скажу пару слов о сабле, что мне досталась. Рукоять и ножны из простой черной кожи и интереса не представляли, но зато клинок… Выглядел он неброско, но на самом деле выкован из булата, а это для знатока говорит о многом, если не обо всем. Ни узоров, ни орнамента на нем не имелось, но на пяте – это местечко возле рукояти – ближе к обуху надпись славянскими буквами: «Буде крепкой защита во брани», а на другой стороне что-то по-арабски и клеймо загадочного шестиногого зверя. Словом, даже сдержанный Пантелеймон, глядя на эту синеватую сталь, был не в силах до конца подавить свое восхищение и крякнул не один раз, а два.

Все это Воротынский мне подарил. Цена же их, как я прикинул, тянула не на один десяток рублей, поэтому, приняв их, я имел полное право просить князя об ответном одолжении. Довольный своей щедростью, а также расслабленный после трех кубков медовухи – такие подарки да не обмыть?! – князь не без некоторого смущенного колебания, все ж таки дозволил вручить выбранные для Маши и ее матери украшения.

Зато Андрею Тимофеевичу, отцу моей княжны, он подыскал в кладовой подарок от себя – еще одну шикарного вида саблю. Рукоять и ножны ее были обложены чеканным золоченым серебром с бирюзой, а еще на ножнах в самом верху имелось семь крупных нефритовых вставок с малюсенькими зелеными камешками.

«Неужто изумруды?! – подумал я. – Обалдеть!»

Но зато клинок по качеству уступал моему, поэтому Пантелеймон ограничился одним покряхтываньем.

И через день я, счастливый, миновав Воскресенские ворота, во главе небольшого обоза из пары саней со съестными припасами и шести вооруженных человек – шестым был мой Тимоха, ехал по Тверской улице, держа путь на север.

«Уж теперь-то промаха не будет, – думал я. – Ну не может быть такого, чтобы в третий раз подряд это оказалась не моя Маша! Жаль, конечно, что я потратил целых полгода впустую, но ничего страшного. Зато кое-чему научился, кое-что освоил, не лопух лопухом, так что все к лучшему и осечек не допущу».

Верю, наступит момент —

В двери войдет Хеппи-энд.

Утро сильнее, чем ночь.

Прочь неудачи, прочь!

Должен ты мне помочь,

Ветер удач – Хеппи-энд [37].

Тогда я наивно полагал, что главное – это найти ее. Просто найти.

Остальное неважно. Вообще.

Точнее, все остальное настолько просто, что задумываться об этом ни к чему.

Я так считал.

Но я ошибался.

Очень сильно ошибался.

Я даже представить себе не мог, как сильно…

Велик и славен род князей Долгоруких, упрямо тянущийся вверх и ввысь, к самому солнцу. Крепок его ствол, питаемый соками седой старины, ибо корни древа тянутся от достославного Рюрика, от внука его, храброго Святослава Игоревича, от еще одного внука и тоже Святослава, но Ярославича, а также нескончаемой череды его потомков, про которых слагалось «Слово о полку Игореве», а позже сказание о черниговском князе Михаиле Святом. Том самом, который принял от злобных язычников мученическую смерть, но, в отличие от князя Ярослава Всеволодовича и сына его Александра Невского, не стал кланяться поганым басурманским идолам. А хорошо ли он поступил, решив сердцем, а не разумом, – не нам судить.

Вот от его-то пяти сыновей и пошло разрастаться древо. Ввысь уже не тянулось – и хотелось бы, да не получалось, – зато вширь раздалось дальше некуда и спустя три столетия насчитывало несколько десятков княжеских родов. Иные со временем засыхали, как, например, потомство второго сына Романа, известных как князья Осовицкие. Другие влачили жалкое существование: одно название «князь», а присмотришься – лапотный. Третьи, вроде Оболенских, оставались крепки, то и дело давая новые побеги-отростки, которые сами потом неоднократно разделялись.

Одним из таких побегов был Иван Андреевич Оболенский, за свою мстительность и злопамятность прозванный «долгой рукой». От него прозвище перекочевало к сыну Владимиру, а семерых внуков Ивана Андреевича именовали не иначе как Долгорукие. Мужское потомство дали только четверо из них: Симеон, Федор Большой, Михайла да Тимофей, но и этого хватило, чтобы сравнительно увесистое дедово наследство расползлось по крохотным вотчинам-деревенькам, и, чтобы как-то поддержать себя, каждый выбирал разный путь.