Мост над бездной - Гарри Тертлдав Страница 40

Ршава сказал ему, что случилось. Молодой священник побелел, как снег за окном.

— Я знаю, что ты из этого города, святой отец, — произнес прелат. — И у тебя есть родственники, за которых ты тревожишься. Иди же к тем, кто тебе дорог. Я возражать не стану. Не сейчас.

Мацук поклонился:

— Благодарю, святейший отец. Да благословит благой бог вашу доброту. Но я принес обеты, и мое место рядом с вами, а не со своей семьей. Я останусь.

— Нет, не сейчас, — возразил прелат. — В другой ситуации я мог бы и напомнить тебе про эти обеты. Но теперь, именем владыки благого и премудрого, освобождаю тебя от них.

— Вы… вы уверены, святейший отец? — Голос молодого священника дрогнул. Ршава твердо кивнул и обвел на груди солнечный круг Фоса, чтобы убедить Мацука. — Да благословит вас благой бог! — воскликнул юноша. — Когда все кончится, я вернусь. Я буду помогать вам и заботиться о вас, как я делал всегда. Клянусь, святейший отец!

— Конечно, — мягко отозвался Ршава. — А теперь иди.

Мацук выскочил на улицу. Ршава подумал, что его могут убить грабители. Но пусть он лучше умрет со своей семьей. Прелат боялся, что ополченцы не смогут вытеснить кочевников из города теперь, когда те захватили одни из ворот.

«Да ведь и меня могут убить грабители», — пришло в голову Ршаве. Он принял эту мысль с сожалением, но, как с гордостью обнаружил, без особого страха. Прелат и сейчас был убежден, что сделал для Скопенцаны все, что мог. И если благой бог пожелает, чтобы Ршава принял мученическую смерть от рук поклоняющихся демонам хаморов, то он готов совершить опасное путешествие по Мосту Разделителя. Прелат выпрямился, готовясь встретить конец со всем оставшимся у него достоинством и мужеством.

И тут достоинство растаяло, а мужество обрело новую форму.

— Ингегерд! — воскликнул он.

Ведь он поклялся Гимерию, что сделает для его жены все, что сможет. И если у него есть менее благородные и альтруистичные причины сделать все, лишь бы она благополучно прошла испытание, он не обязан никому в этом признаваться. Даже себе.

И Ршава побежал к выходу, как и Мацук незадолго до него. У молодого священника достало сообразительности прихватить лопату, чтобы прокапывать себе путь сквозь высокие сугробы. Ршава понял, что ему придется поступить так же. Мацук даже оставил ему лучшую из лопат — с более гладкой рукояткой и более широкую. Тут юноша проявил благородство.

Пристроив лопату на плечо наподобие копья, Ршава вышел на площадь. Из-за летящего снега ее дальний край был почти не виден. Однако некоторые из криков, доносившихся сквозь метель, подсказали прелату, что дела в Скопенцане обстоят скверно.

Мимо него в сторону храма брел Диген. Ршава окликнул его. Писец близоруко сощурился и, указав на храм, спросил:

— У нас там будет убежище, да, святейший отец?

— Сомневаюсь, — ответил Ршава. — Я очень сомневаюсь, что хаморам вообще известно это слово. Вам лучше или спрятаться, или сражаться.

Диген уставился на прелата так, будто тот заговорил на языке степняков, а потом, несмотря на предупреждение, все-таки вошел в храм.

Ршава вздохнул. Он не знал, почему его так удивил поступок Дигена, но все же удивился.

Другие мужчины и женщины тоже тянулись к храму. «Неужели они верят, что это здание их спасет? Если да, то они обречены на разочарование… и, вероятно, просто обречены», — подумал Ршава.

— Эй, ты! Прелат! Вонючий, голозадый, святейший мешок лошадиного дерьма!

Ршаве доводилось слышать оскорбления. Но он не думал, что когда-либо они будут звучать так грубо и вульгарно. Гневно выпрямившись и кипя оскорбленной гордостью, он вопросил:

— Кто это так со мной разговаривает?

— Я, клянусь Фаосом!

Из вихрящегося снега вышел Воил. Командир ополченцев нес копье. На железном наконечнике запеклась кровь, несколько струек запятнали ясеневое древко.

— Это я говорю, и если хочешь меня проклясть — валяй. Мне теперь все равно. Ведь ты уже проклял Скопенцану, жалкое набожное ничтожество!

— Лжешь! — яростно возразил Ршава.

— Чтоб мне оказаться в свиной заднице, если я вру! — взорвался Воил. — Кто сказал: «Пусть крестьяне войдут в город. Они ничего плохого не сделают»? — Он произнес эти слова пискляво-издевательским голосом, совершенно непохожим на голос прелата, зато отменно выводящим из себя. Затем, указав на Ршаву наконечником копья, он уже нормальным голосом спросил: — Ну, святейший отец? Это ведь ваши слова?

— А если и мои, что с того? — Ршава поудобнее ухватил лопату.

Если Воил набросится на него с копьем, прелат мысленно поклялся устроить гончару самый большой сюрприз в его жизни.

Но Воил не стал тыкать в Ршаву копьем или метать его; он им просто жестикулировал. Видессиане привыкли «разговаривать руками», а поскольку руки командира ополченцев оказались заняты, он использовал как их продолжение предмет, который держал.

— Что с того? Так я расскажу, что с того. — Воил так пылал яростью, что Ршава не удивился бы, если б налипший на бороду и брови гончара снег превратился в облачка пара. — Дело-то вот в чем, — продолжал Воил. — Один из ваших поганых крестьян — один из тех, кого Токсар хотел выгнать, один из тех, кого я хотел выгнать, один из тех крестьян, которых ты просил нас не обижать, потому что все они такие замечательные, — так вот, один из этих крестьян, святейший отец, прокрался на рассвете или чуть позже к задним воротам, открыл их и помахал этим вонючим кочевникам, приглашая их войти. И знаете что? Они вошли.

— Нет, — прошептал Ршава.

И опять у него в голове прогремели собственные слова, резкие, как звон железного колокола. «Если такое случится, да падет это на мою голову». И вот оно произошло, совершенное руками одного из тех людей, кому он пытался помочь. Где же тут справедливость? «На мою голову», — ошеломленно подумал Ршава.

Воил рассмеялся ему в лицо, тоже вспомнив эти слова.

— Ты проклял Токсара, и за что? За то, что он делал все, что мог, лишь бы спасти город и тех, кто в нем живет. А потом ты пришел и проклял себя, и теперь твое проклятие вернулось, чтобы ужалить тебя! И я надеюсь, что оно ужалит тебя даже сильнее, чем ужалило его, — если возможно сделать что-то сильнее, чем убить человека. Так тебе и надо, святейший отец! Ты получаешь то, чего заслуживаешь. Жаль лишь, что из-за этого пострадает город. — Воил плюнул Ршаве под ноги, словно отвергая Скотоса, и ушел, все еще кипя от ярости.

Ршаве хотелось крикнуть ему вслед, сказать, что ополченцы виноваты в случившемся не меньше, чем он. Если бы они не оскорбляли крестьян при любой возможности, если бы не бросили Глика умирать в снегу… Но если бы в Скопенцане не было крестьян, то ничего из этого не произошло бы. «На мою голову…» И вот это случилось и пало Ршаве не только на голову, но и на плечи, навалилось с такой силой, будто он пытался выдержать тяжесть всего мира. Он сам на это напросился. В то время он этого не знал, но так оно и было.