Любимая игрушка судьбы - Алекс Гарридо Страница 41

— Да помолчи, Атхи-фатхи! — с непритворной досадой воскликнул Эртхиа. — Пришел к женщине с серьезным делом — сам виноват.

— Не ходил бы, — не осталась в долгу Атхафанама. — А пришел, так проси, если есть, о чем.

Эртхиа оттянул пальцами нижнюю губу, искоса глянул на сестру.

— А не выдашь?

Атхафанама насупилась.

— Не веришь — так и разговора нет. Чего пришел? О здоровье узнать? Ну и узнал. А теперь — мне покой и отдых полезен.

— Да ты как с братом разговариваешь? — взвился Эртхиа.

— Не нравится — не надо. А то: дело серьезное… а не выдашь… А сам!

Эртхиа прикусил язык. И правда: кроме сестры никто ему не поможет. И если б не доверял Атхафанаме, не придумал бы через нее весточку Акамие передавать. Теперь — не прежде. Вдвое, втрое опасней. Евнухов продажных казнили, другие не скоро страх переживут. Самому лучше и не думать туда идти. А с Акамие попрощаться надо: пусть знает, что не ради женитьбы и не ради прелестей женских брат брата забыл, а увела его в дальнюю дорогу верность клятве и преданность другу.

И кое-что Эртхиа сестрице на ушко пошептал, а та прикрывала смуглый ротик пальчиками, округляла глаза, ахала, хихикала и в конце концов поклялась милостью Судьбы и благополучным замужеством, что передаст все слово в слово наложнику по имени Акамие, с белой косой — да кто ж его не знает!

Знал ли Эртхиа, как свята для царевны подобная клятва…

На закате солнца город стал подобен празднично убранному покою. Дома и лавки были украшены цветами и яркими тканями, освещены свечами и светильниками, площади перед дворцами застелены коврами.

Царские слуги ходили по городу с мешками денег — чтобы и последнийц бедняк мог веселиться и раздновать в эту ночь.

Всюду слышалась веселая музыка и песни, звон браслетов на ногах танцовщиц и их задорные вскрики.

Запах жареного мяса с пряностями, сластей и вина волнами обдавал любого, кто приближался к съестным лавкам и харчевням, открытым на всю ночь.

У царской бани воины и вельможи в лучших одеждах, с ярко горящими факелами в руках, гарцевали на прекрасных, благородного вида, богато убранных лошадях. Блестящие круглые копыта капризно топтали дорогие ковры.

Всадники дожидались жениха, чтобы сопровождать его, когда он выйдет из бани и отправится во дворец, где царь пировал со своими сыновьями, родственниками и приближенными.

Пустовавший до сих пор дворец младшего царевича к этой ночи был убран, мраморные и плиточные полы вымыты с благовониями, все помещения окурены, стены завешены тканями с золотой вышивкой, разостланы ковры, начищены и отполированы решетки в окнах и на ночной половине приготовлены покои для первой жены царевича, уставленные сундуками с приданым и свадебными подарками от жениха. Семь нарядов, в которых ее показывали жениху, и уборы, и многочисленные украшения к ним, были уже уложены в ларцы. Служанки и невольницы, убиравшие ее к свадьбе, родственницы жениха, справившие свой собственный праздник в царском дворце и проводившие невесту в дом Эртхиа, все уже разошлись, оставив ее одну в опочивальне.

Только девять покрывал, верхние — жесткие от золотой и серебряной вышивки, а нижние — мягкие, как ротик младенца, скрывали ее, неподвижно сидящую на ложе в ожидании жениха. Кожа ее была гладка и душиста, на всем теле — ни одного волоска, только множество тонких косичек скользили, щекоча, по плечам и спине, когда она покачавала головой, чтобы послушать, как звенят новые серьги.

Когда совсем стемнело, царь послал слугу напомнить жениху, что его ожидает не только невеста, но и он, его отец и повелитель, а также братья и множество гостей.

Всадники пред баней уже сменили факелы на новые, а Эртхиа все не выходил. Наконец, когда прошло уже достаточно времени, а слуга не вернулся, и Эртхиа все еще не вышел из бани, царь велел старшему сыну немедленно доставить жениха, пусть тот и будет немыт.

Только глянув на нахмуренные брови царя, Лакхаараа поспешил изо всех сил, в душе кляня мальчишескую беспечность брата, в который раз ставившую Лакхаараа в незавидное положение заступника перед царским гневом.

Особой силы и изощренности достигли его проклятия, когда в клубах пара он разглядел лишь связанных слуг, беспомощно лежавших в ряд с заткнутыми ртами на мокрых плитах.

Освободив первого, Лакхаараа узнал, что Эртхиа приказал одному из них связать остальных принесенной царевичем веревкой, того же связал сам. Царский слуга пожаловался, что неизвестный, которого он не успел разглядеть, оглушил его, а больше ему и сказать нечего.

Лакхаараа только схватился за голову. И опрометью кинулся во дворец. Упав на колени перед отцом, он рассказал ему о бегстве младшего царевича.

Повелитель молчал каменно, страшно. Пока не заметил, как надменно и знающе повел бровью Эртхаана, чуть согнув губы в сочувственную улыбку. Тут как отпустили до звона натянутую тетиву — вскочил царь и, бросив гостей, кинулся на ночную половину.

Акамие поднял на царя ясные глаза, обведенные черным и золотым. Закачалась вокруг лица густая бахрома подвесок. На коленях поверх белого шелка шальвар благородно темнел пергамент. Акамие придерживал его отягощенной перстнями и браслетами рукой.

Поспешно отложив свиток, мальчик с легкостью вскочил на ноги и кинулся к царю. Растерянно заглянул в темное лицо.

— Что случилось, господин? — и припал губами и щекой к протянутым рукам.

Царь взял его за увешанные золотом и камнями плечи, притянул к себе.

— Ты здесь. Эртхиа сбежал — знаешь? Думал, тебя увез.

Акамие ласково улыбнулся, покачал головой: о том не печалься, любимый. Царь понял, ответил едва заметной улыбкой. Провел рукой легонько, нежно по волосам, подбородку.

— Если знаешь, куда и зачем он уехал — скажи, — потребовал строго. Но в глазах суровость подтаивала облегчением, оттого что главное подозрение не подтвердилось.

Акамие протяжно вздохнул, испытующе посмотрел на царя. Придблизился еще на шажок, лукаво наклонил голову, сказал как бы шутя:

— Скажу, если обещаешь его простить.

Царь оттолкнул Акамие так, что он упал на ложе. Перевернулся, сел, поджав ногу, надул губы. Пока он не перестает играть — все и остается игрой. И поэтому, исподлобья глянув на царя, Акамие принялся распутывать зацепившееся за браслет ожерелье.

— Ну, говори, — пророкотал царь, осторожно беря его двумя пальцами за тонкое ушко. Новая, недавняя их искренность дышала в этом притворстве. Царь не хотел ее спугнуть.

Акамие вздохнул, оставил ожерелье и принялся вертеть браслет на руке. Царь сел рядом, пригнул его голову к своему колену. Акамие ловко извернулся, вытянул ноги и опустил подбородок на колени царю. Перекатился набок, искоса обиженно глянул.

Царь усмехнулся. Змея Эртхаана, змея. И умеет задеть за живое, и знает, куда укусить. Но не ему направлять намерения и поступки владыки Хайра. Знаем, что Эртхиа чист? Верим, что Акамие любит? Отчего же по одному безмолвному намеку подозревать, что один замыслил худое, а другой его покрывает?