Злачное место - Николай Шпыркович Страница 42

– Могли бы еще тогда встретиться, – качнул головой Дмитрий, – даже не знаю, было бы это для меня лучше – могли бы под горячую руку тоже того, «четвернуть».

– Наследникам тогда крепко по зубам дали, половину вожаков их в «долгий танец» отправили, они после того куда как тише стали, – проговорил Крысолов. – Вот только к добру или худу? Так-то они в открытую себя заявляли, а теперь по углам ютятся, исподтишка норовят. Вроде и центра единого нет у них, а все же откуда-то координируются, сволочи. Особенно там, где власти надежной нет, – там и шебуршатся. Прошлой осенью весточка пришла: где-то возле Саратова плотину на водохранилище прорвало, три анклава – как корова языком. А стали разбираться – так взорвали плотину-то. И слухи пошли в окрестных поселках гулять: скверну смыло, ну и все прочее про третье рождение и Путь. Сидят где-то, гады. А ты как уцелел-то, я ж говорю – ребята лютовали?

– Нас тогда минометами накрыло, – ответил Дмитрий. – Осколком мне второй пальчик отхватило, как нарочно. Ну и шандарахнуло взрывной волной. Отключился я на ненадолго. Очнулся – стреляют рядом. Мне туда и на хрен бы надо, да сзади палатка наша армейская горит, барахло мое медицинское, а у меня об огне, ну не самые лучшие воспоминания, да и не пройти там было. Так что давай я в другую сторону пробираться, от пожара подальше. Подобрался ближе, гляжу, Олежек мой из пулемета строчит. Меня увидел, заулыбался: «Ой, хорошо, что вы живой, коробку с лентой принесите, прут они сильно!» «Хорошо, Олежек, – говорю, – сейчас…» – и с левой руки ему в голову. Как учил он меня… А сам в сторону, глянул только, куда он стрелял: человек десять он там точно положил – я ж говорю, талантливый был. В суматохе я и ушел тогда как-то. Мелькнула было мысль, подождать там тех, с кем Наследники сцепились, да только столько раз уж я обжигался, причем в самом прямом смысле, что не захотелось мне ни с кем: ни с белыми, ни с красными. Вот с тех пор я один, как волк какой. Ни с кем, ни против кого не иду, но живым меня теперь ни одна тварь не возьмет. Ни рабом, ни слугой, – а понял я, что всю жизнь свою кем-то из двоих и был все время… Я этого в общем-то никому еще не рассказывал, как сюда вышел. Сегодня вот только: вас увидел – и выговориться захотелось.

Над столом повисло молчание, которое нарушил Старый:

– А девчонка эта, что забегала, Варька, так ты ее назвал, она кто? Для доктора – так молодая еще вроде. А на сестру не тянет.

– А, это приезжая, студенточка из Москвы. Там два курса меда закончила, а сюда к деду незадолго до Хрени приехала. Да так и осталась тут. Толковая девка, чем-то мне все время Олежека напоминает: тоже учиться любит. Ладно, пойдем посмотрим, как там ваши ребята поживают.

– А можно? – засомневался Крысолов. – Ну реанимация все же, режим.

Дмитрий хмыкнул:

– Ну и чего, реанимация? Даже до Хрени замечено было: там, где режим, скажем так, блюли, но не усердствовали, результаты лечения в плане гнойных осложнений были лучше, чем там, где на этот самый режим молились и за каждым микробом с ультрафиолетовым излучателем гонялись. И чем сильнее гонялись, чем больше мыли-драили, антисептиками поливали, тем злее флора была. Взять тот же МРСА – метициллин-резистентный стафилококк ауреус, золотистый стафилококк. Появился он отнюдь не в зачуханной сельской амбулатории, а в солиднейших клиниках Штатов, где, казалось бы, за режимом следят куда как истово, и сразу дал жуткую смертность, потому как никакие антибиотики пенициллинового ряда его не брали. Парадокс?

А никакого: естественная микрофлора человека в условиях, когда ее не «плющили» антибиотиком, не мутировала, мало того: любой мутант – это в общем-то неестественно. Не должен обычный стафилококк в обычной жизни «уметь» пенициллин разлагать, а каким-нибудь тетрациклином питаться – это для него так же чуждо, как, скажем, человеку – иметь третью руку на животе. Микроорганизм с таким умением вреден для всей популяции своих же сородичей-микробов в обычных условиях, потому что часть ценных ресурсов, необходимых для жизнедеятельности, будет тратить на выработку «ненужных» ферментов – не так уж часто в природе встретится высокая концентрация естественного пенициллина. А потому такого мутанта обычная же флора «задавит» и размножиться не даст. До тех пор, пока не появится вокруг вредная среда с высоким содержанием антибиотика.

Вот тогда шибко «умные», не умеющие пенициллин разрушить, вымрут, а в живых останется один «урод», который не «пахать», а «стрелять» учился. В наших больницах, в отличие от американских, режим не так чтобы сильно соблюдался, а потому и вспышек таких лютых, как у них, не было. Ну и мы соответственно ведем себя так же – моем, конечно, стерилизуем, но без фанатизма. Так что не бойтесь, пошли. – Он первым встал и, прихрамывая, вышел из ординаторской. Трое уцелевших бойцов команды потянулись за ним. Артем встал с кресла и с удивлением почувствовал загудевшие ноги – вроде и не сильно много прошел сегодня, на охоте куда как больше приходилось отмахивать, а уставал там он меньше. Поделившись этим наблюдением со Старым, он получил короткий ответ:

– Адреналин. – Видя, что Артем по-прежнему смотрит на него, Старый вздохнул: – Артем, тебе надо учиться. Ты хороший боец и товарищ, но… чем дальше, тем больше напоминаешь мне какого-нибудь Виннету, а опять вот… Понимаешь, есть вещи, которые обязан знать любой человек, вне зависимости, кто он по профессии, просто для того чтобы уметь общаться с разными людьми. Есть список книг, обязательных для прочтения любым человеком, и даже сейчас он необходим. Сейчас даже больше, чем прежде. Иначе уже твои дети будут поклоняться духам ветра и воды, а внуки – выть на луну. – Видя, что щеки у Артема вспыхнули, он примирительно положил руку ему на плечо: – Не обижайся, пожалуйста. Тем более что твоей вины в этом нет – ни в Хрени, ни в том уровне образования на селе, который устроили наши начальники до нее. И, скажу я тебе, масса людей, гораздо образованнее тебя, то есть так они сами про себя думали, богаче и старше тебя, тоже не ответили бы мне, кто такой Виннету, хотя стреляли они куда хуже, чем ты. А самое главное – это поправимо, учиться можно в любом возрасте. Мой отец рассказывал, что его отправляли учить семидесятилетних стариков грамоте – и люди под конец жизни выучивались читать и писать! А для них это было куда как труднее, чем для тебя.

Тем временем они догнали ушедших вперед Дмитрия и Крысолова.

– Это что же, – спрашивал Крысолов, – значит, когда мы всякими «Сейфгардами» и «Протексами» руки и детей мыли, мы тем самым микробов-«мутантов» «воспитывали»?

– Именно. На Западе, кстати, этот самый триклозан не только в мыло добавляли, но и в синтетические моющие средства, и даже в кухонные разделочные доски, пока не спохватились: чего это инвалиды и пожилые с ослабленной иммунной системой резко мереть стали, несмотря на то что у них такая крутая защита в виде триклозана? А здоровая чистая кожа, между прочим, и так убивает через полчаса девяносто процентов всех болезнетворных микробов. Ну ладно – тут перестали таким мылом мыться, и всех делов. А в больницах как? Все старые врачи с ностальгией вспоминали времена, когда самая крутая пневмония лечилась однократным введением ста тысяч единиц пенициллина. Уже когда я учился – меньше чем по миллиону четыре – шесть раз мы инфекцию не бороли. А потом и вовсе перестала она на пенициллин реагировать. Пришлось чего покруче выдумывать – микроб и к этому приспособился. Дальше: еще круче антибиотик – еще более устойчивые штаммы, еще более высокие цифры смертности, когда эта дрянь, суперустойчивая ко всему на свете, начинала «резвиться» в отделении интенсивной терапии.