Хвак - О'Санчес Страница 42

– Я постараюсь, повелитель. Но я действительно не способен причинить тебе вред, ни действием, ни словом, ни умыслом. А тут – накормить тебя хотел повкуснее, без злого намерения.

– Угу, червем-мертвоедом. И не меня, а себя! Нет уж, хлебушком и ящерицами обойдемся.

Так и стемнело за разговорами. Все-таки отдельные хвоинки протрусились каким-то образом сквозь папоротник и одежду, колко с ними спать: так ляжешь – в спину, а так – а ноги. Уж Хвак ворочался, ворочался, да все никак было не заснуть. Проклятые иголки! А пуще того Хваку мешал заснуть образ вечерней горы, Шапки Бога. Все было именно так, как предсказал Джога: белые снега на склонах горы стали розовыми, потом побледнее… лиловыми, наверное… потом серыми, потом вообще растворились во всеобщей тьме. Но и звезды хороши! Кажется, что крупные, рядом висят, а не дотянешься! Что снизу на них смотреть, что с самой вершины холма – точно такие же, ближе не становятся.

– Джога, а ты бы мог какую-нибудь звезду поближе ко мне подтянуть? Ну, если бы я разрешил?

– Нет, повелитель.

– Как это – нет? Если бы я повелел!?

– Нет, повелитель, увы. Более того тебе скажу: я не вижу и не чую своею сутью – суть того, что ты именуешь звездою. Демонам не дано. Я знаю, что по ночам звезды висят на небе, что их много, что они образуют созвездия, но… Я их не чую! Всей великой мощью своей – я Джога, демон огня и пустоты – обнаружить не могу. Подозреваю, что их вообще нет на белом свете, а вместо них присутствует некое могучее, всем демонам и мне лично неизвестное колдовство. Из смертных, насколько я понимаю, только люди их замечают, а демоны, нежить и нечисть – нет. Даже я не в силах.

– О, как! А боги?

– Боги всесильны и всевластны… Не смею за них утверждать, но… подозреваю, что да, видят и знают. Однако же, они очень не любят говорить о звездах.

– Дак откуда тогда знаешь, что не любят?

– При мне ни разу не упоминали, а у меня память долгая. Но зато не раз наблюдал, как боги бросают лед и камни в небо. Точнее, не сами швырки, а то, как они, камни, возвращаются после швырков и аж горят. Вот такой бы я мог поймать и принести, а звезду – нет, не замечаю, не ощущаю. Но лучше ты меня не проси насчет этих камней, я боюсь навлекать на себя… на нас с тобой божественные гнев и внимание.

– Надо же. А я – так вижу! Вон те надо мною крутятся исподтишка, будто бы я не заметил, как они сдвинулись, а вон та, красноватая, и меж них шевелится, отдельно от стада.

– Не знаю, о чем ты говоришь, повелитель, прости.

– Может, просто они далеко для тебя?

– Хы-хы, повелитель! Для меня далеко – а для простец… а для человека близко! Ну, Хвак, ну, насмешил ты меня! Уж наверное они не дальше солнца и луны расположены? Если бы они, конечно, были на самом деле.

– Хр-р… пх…

– Что, повелитель?.. Спи, спи.

Джога, не ведающий усталости и сна, глубоко спрятанной сущностью своей обследовал окрестности. Не сожрать и не убить – так хотя бы выскочить внезапно, обозначить себя и до полусмерти напугать какую-нибудь тварь, благо их полно крутится в ночной тайге… Но нет, бесполезно, как вымерли все, ибо уже напуганы. Вот если бы повелитель не заставлял Джогу по пустякам высовываться и учить заклинаниям на ночь глядя, вот тогда…

Ночь – это время охоты; ночная тайга пусть и не Плоские Пригорья, но – тоже место не слишком нежное, и любой хищник, любая нечисть, любой охотник способен сам стать добычей в такую опасную пору, на любые грозные клыки, когти и волшбу способны другие найтись, посильнее, поэтому все соблюдают хищную осторожность: другого грызи, себя береги! К примеру: на плешивом холме приманка лежит, обильно истекающая духом человеческим, но в эту ночь там свила себе гнездо немыслимая жуть, невесть откуда взявшаяся… Кто подревнее и посильнее из нечисти – даже имя знают ужасу сему: демон Джога, притаившийся под приманкой! Пока Джога смирно сидит, а ну как ринется окрестности щупать, в поисках пищи и веселья? Лучше переждать и убраться подобру-поздорову, в других местах поохотиться.

Угли от костров, предусмотрительно разделенные на две длинные кучки, чтобы не с одного, а с двух боков согревать спящего человека, все еще хранили в себе тепло, все еще были способны, уцепившись за сухой стебелек, за листик, за веточку, исторгнуть из себя обжигающее пламя, но уже изрядно потускнели, потеряли силу и свечение, перестали быть костром. Небосвод же, напротив, набирал яркость, он как бы накренился на сторону, окунаясь чернотою в западный окоем, а с востока приоткрывая свет пока еще невидимого солнца. Наверное, и человек почувствовал эту смесь холода и рассвета, он перестал храпеть, заворочался, заурчал, словно бы рассерженный пережитым сном…

– Подбросим веточек, повелитель?

– Не. Гору буду встречать, погляжу, как она из ночи выходит. Светает уже.

Донельзя раздраженный пустыми забавами повелителя, демон Джога попытался было хитрить и спорить, но Хвак не шутя прицыкнул на него, и Джога притих, спрятав как можно дальше от человека свою сущность, свое недовольство и те плотские желания, которые созрели в человеческом теле за время сна, и которые Джога не без основания считал как бы уже и своими. Вот даже взять предутренний озноб, родившийся спросонок: что проку мелко дрожать, покрываясь утиной кожей, когда запросто можно согреться костром, волшбою, одеждою? Казалось бы… Однако и здесь лежат удовольствия, без которых жизнь не в жизнь: гораздо приятнее, например, потянуться радостно – предварительно озябнув – навстречу теплу, подставить ему руки, ноги, задницу, один бок, потом другой бок… А вода в котелке уже забулькала и можно туда травы бросить, чтобы вкуснее было ящерицу отварчиком запивать, а можно и сварить что-нибудь этакое… И непременно почесать спину и загривок, вымахнуть оттуда мелкие хвоинки, что все-таки забрались ночевать под рубаху… Да просто до ветру сходить – и то удовольствие! Нет же, терпи, пока повелитель дурью натешится.

Именно того мига Хвак и не заметил, прозевал: дальнее темное небо у самого окоема вдруг посветлело, а справа от этой розоватой светлоты темный бугор остался… И он уже не весь темный, а заискрился и заалел по краям, словно кусок железа в кузнечном горне. И пока Хвак пытался вспомнить, каким это образом и в каком месте пробился первый луч на окоеме, стало уже поздно: огромный красный шар, с Шапку Бога размером, выбрался из-за окоема и наискось попер вверх… И уже смотреть на него больновато… А Шапка-то белая совсем, края неровные! А только что почти вся красная была.

– Джога, а почему она белая?

– Я же довольно внятно объяснял тебе, повелитель, вспомни: те белые языки-лоскуты, что сверху вниз струятся, не вытекая на равнину, по склонам этой величественной горы – суть дурацкие вечные снега, которые, в свою очередь, не более чем застывшие частички глупой воды.

– Да как же снега, когда лето?

– Наверху, в горах, заметно холоднее, повелитель. И там на свой лад лето, и там подтаивает, разумеется, особенно в безоблачные дни и в жаркие годы, но снегопады в горах настолько обильны, а летнего тепла настолько меньше, нежели здесь, в долинах, что зимы не успевают вовсе уйти с этих горных склонов, встречают одна другую. Надеюсь, ты сумел вникнуть в мои объяснения, повелитель.