Белый Паяц - Виктория Угрюмова Страница 44

Они для него все – Созидатели.

Бобадилья Хорн так не умел и больше всего на свете боялся, что однажды сумеет…

* * *

У танцующих в тронном зале придворных сложилось впечатление, что в центр стола, за которым Могадор Первый принимал своих приближенных, ударила молния.

В том, что Гус Хиттинг способен взвизгнуть от удивления, не теряя при этом невозмутимого выражения смуглого лица, не сомневался никто. Но что храбрый полемарх может подскочить в своем кресле вершка на два вверх, как девица, которой сунули под нос дохлую крысу, не приходило в голову даже самому отпетому фантазеру.

– Какая ересь! – воскликнул он трагическим шепотом. – Как вы ее повторяете?

И с печальной укоризной взглянул на старого логофета.

– Повторяю, дитя мое, ибо такова правда, – вздохнул Берголомо. – О том же свидетельствуют тайные записи Алкуина, а сомневаться в честности основателя котарбинской церкви я не имею ни права, ни оснований.

– Ладно, – быстро сказал сообразительный чегодаец. – Пускай будет так: не добро и зло, не бог и нечистый дух, а отец и сын. И такое случается, причем часто, даже в очень приличных семьях. Что с того, я вас спрашиваю?

– Как – что?!! – снова взвился Де Геррен.

– Генерал, вы привлекаете слишком много внимания, – мягко заметил Могадор.

– Не каждый день услышишь такую новость, – пробормотал полемарх и, чтобы как-то себя занять, накинулся на свиную ножку, фаршированную сливами и орехами.

– Новость, конечно, необычайная, чтобы не сказать больше, – согласился Хиттинг. – Однако практически она не может принести большого вреда. Об этом никто не знает, верно? Вот пусть и не знают дальше, а мы постараемся сохранить тайну, которая стала нам известна, хотя-я…

– Что вы имеете в виду, говоря это протяжное «хотя»? – подозрительно уточнил Монтекассино. – Какая еще каверза созрела в вашей мудрой голове?

– Хотя я не верю, что на протяжении стольких веков котарбинская церковь, я уже не говорю про рыцарей Эрдабайхе, напускала такую атмосферу таинственности из-за единственной еретической либо чересчур сложной для простых верующих семейной истории. Нет? Я не прав?

В подобных случаях Фрагг Монтекассино с восхищением восклицал: «Ох и подлец! Ведь экий же подлец, собака!» – имея в виду исключительно похвалу. Но тут он удержал себя от подобного изъявления чувств, ибо понимал, что это приведет к очередному туру несвоевременных и к тому же совершенно бесполезных переговоров с начальником Сумеречной канцелярии.

– В начале этого века пророчества Печального короля внезапно стали сбываться, – сказал он просто. – Самые безумные, самые невероятные, самые бредовые – они сбывались одно за другим. Причем сперва находилась книга, или рукопись, или те самые жалкие обрывки пергамента, а после случалось то, что было в них написано. Те мистические тайны, в которые мы были посвящены веками, лишь в редких случаях напрямую касались нашей повседневной, обыденной жизни – с бесконечной борьбой с монстрами, с интригами и заговорами, о которых вспомнил барон Хиттинг. И вдруг, в одночасье, все перевернулось. Мы словно прозрели и впервые увидели, что на самом деле происходит вокруг нас.

* * *

Лорна поставила перед Картахалем праздничный ужин и осталась стоять рядом, – может, он закажет еще вина или захочет ее знаменитых пирожков со сладким повидлом; а может, пригласит ее сесть, и они будут рядом, – пусть недолго, но и то счастье.

На ней сегодня самое нарядное платье – синее, под цвет глаз, с открытым воротником, пышными рукавами и многослойной юбкой. В ложбинке груди заманчивой капелькой поблескивает дорогой жемчужный кулон на витом серебряном шнурке. Она подвела глаза сурьмой и намазала губы сладковатой тягучей розовой помадой из маленькой золотой коробочки: хатанский купец, просивший за нее большие деньги, уверял, что она творит чудеса и любой мужчина воспылает желанием приникнуть к устам, покрытым его чудодейственной смесью.

И он даже не наврал. Каждый второй посетитель «Выпивохи» вслух замечал, что сегодня прелестная хозяюшка вдвое краше против обычного, и лез целоваться.

Только Картахаль сидел безучастно.

И во внезапном приливе обиды и злости Лорна подумала, что однажды возьмет на кухне длинный нож, которым повара разделывают свежую рыбу, пойдет в казарму и изрежет проклятый барабан на мелкие кусочки. А что не сможет изрезать, разобьет.

Барабан, тот самый огромный инструмент, который всегда вывозили на поле боя, чтобы он своим мерным стуком воодушевлял Созидателей на битву, звали Бунда-Хум. Всем новобранцам, без исключения, отчего-то казалось, что он говорит «бун-да-хум, бун-да-хум, бун-да-хум», когда тяжелые била охаживают его кожаные бока.

Он служил в когорте Созидателей чуть ли не целый век. Его чинили после каждой битвы, латали, перетягивали кожу и снова отправляли в сражение. Воины менялись, человеческие лица мелькали, сливаясь в одно, а он оставался прежним. Он был единственным из всех, кто непременно выживет, кого не придется оплакивать, празднуя победу и подсчитывая горькие потери. Он не оставит в одиночестве, тоске и растерянности; он не подарит чувства вечной вины и невозможности эту вину искупить. Его не придется хоронить и после ходить на могилу, все сильнее зарастающую дикими растениями. Он всегда будет рядом – до и после боя, к нему можно привалиться спиной, прижаться и почувствовать себя в безопасности.

Картахаль не видел смысла сближаться с товарищами по оружию – ни с равными, ни с подчиненными. Чем они лучше, чем отважнее и честнее, тем скорее постигнет их судьба Лейфорта. А если они к тому же разумны и удачливы, то при первой же возможности оставят когорту и подадутся на службу в орден, либо получат офицерское звание и отправятся командовать собственным отрядом. В любом случае ему суждено снова пережить горечь утраты.

За семь лет, минувших со дня Торогайского сражения, только он не покинул когорту Созидателей, дослужившись от рядового гермагора до командира. Он, да еще славный Бунда-Хум.

Вот почему, придирчиво выбрав его из всех окружающих, Картахаль дружил с барабаном. Он поместил в него всю свою горячую привязанность, преданность, нежность и теплоту, на какие только был способен.

Лорне не досталось ни капли.

* * *

Придворные старательно и притом совершенно искренне выполняли приказ его величества – веселиться. Музыка и смех не умолкали ни на минуту. Танцующие пары кружились по всему залу. И королевский стол, за которым шла тихая беседа, выглядел одиноким островком в океане.

Подали третью перемену блюд – морских тварей, приготовленных на открытом огне, щедро политых винным соусом и приправленных чесноком. Они выглядели так аппетитно, что, невзирая на тяжелый разговор, все взяли себе по кусочку и какое-то время тщательно пережевывали еду, скрываясь за этим сложным и важным занятием от насущных проблем, а также выигрывая драгоценные минуты на размышление.