Кровь и честь - Андрей Ерпылев Страница 44

Недоумевающий офицер автоматически принял предмет.

— Позвольте, но я ничего…

Но неведомый доброхот уже скрылся за спинами бесцельно блуждающих по залу, словно привидения, сонных пассажиров и растворился без следа. Ничего не оставалось, как развернуть плотную желтоватую бумагу, скрывающую внутри какой-то твердый, хрупкий на ощупь комочек.

«Что это за…»

Бумага оказалась запиской. Всего несколько строк, написанных по-русски красивым, непривычным почерком, в котором согласные были крупны и четки, а гласные — напротив — словно просяные зернышки, мелки и невнятны. В целом письмо живо напомнило Александру вычурную арабскую вязь, еще вчера виденную на каждом шагу. От волнения он поначалу не смог вникнуть в смысл, но быстро справился с собой:

«Уважаемый Александр!

Не корите себя ни за что, ибо таков Ваш рок. Ни я, ни моя страна не считают Вас своим врагом. Вы просто выполняли свой долг, как подобает слуге своей страны. В знак благодарности за то, что сохранили мне жизнь, не откажитесь принять сей скромный дар дружбы.

Навеки Ваш друг…»

И ажурная подпись-тутра, знак правителя, как на восточной монете или купюре.

Содержал же сверток крошечный мешочек темно-красного, будто запекшаяся кровь, бархата, завязанный золотой тесьмой, а в нем — изумительной красоты золотой перстень с крупным, больше воробьиного яичка, прозрачным, как слеза, камнем, колющим глаз острыми радужными бликами даже при неверном освещении хмурого петербургского утра.

«Господи! Ценность-то какая! Ведь это же бриллиант, настоящий бриллиант…»

Боясь даже представить себе, сколько может стоить эта вещица, Саша воровато оглянулся, не видел ли кто, какая удача свалилась на нищего офицера, но никто даже не смотрел в его сторону. Наверняка где-то здесь орудовали карманники, но ни один из них и не подумал заинтересоваться юношей в серой шинели, замершим посреди зала.

А в голове Бежецкого уже разворачивались умопомрачительные картины ожидающего его будущего: роскошных автомобилей, собственного дома в центре столицы, лета в Париже, о котором мечтал столько раз… И, конечно же, Настя, бросающая ради такого завидного жениха своего нувориша…

Вдруг на Александра, плавающего в теплой розовой водичке радужных мечтаний, словно ушат ледяной воды пролился:

«Этот посланец свергнутого эмира передал мне его подарок. А ведь „подарком“ вполне мог быть и удар кинжалом в спину! Это же Восток, черт побери!..»

Живое воображение юноши тут же сменило направление грез, и перед его мысленным взором возник молодой офицер, корчившийся на затоптанном полу в луже крови, среди обступивших его сердобольных зевак… Словно восточная женщина, только что ласкавшая взор танцем гибкого тела под полупрозрачным покрывалом, вдруг откинула паранджу и улыбнулась щербатым ртом.

И уже проступали сквозь коченеющее окровавленное тело ряды цинковых гробов в дребезжащем нутре воздушной «покойницкой», волокли от вертолета тяжелые, пропитанные кровью носилки четверо солдат в касках, вставали безмолвные огненные столбы ночного обстрела над кабульским «сеттлментом», закатывал глаз умирающий Еланцев… И перекрывал все безногий солдатик с лицом юного Спасителя, сидящий над миской с горсткой серебра и меди. А сколько еще таких вот юношей станут за ним, пока не иссякнет дикий напор горцев, пока не смирятся они, как многие перед ними, с властью Белого Царя, пока не осядут на земле и не превратятся в законопослушных верноподданных Империи! Война на Кавказе длилась почти сто лет…

И Саша вновь взглянул на лежащий у него на ладони бриллиант с гадливостью, словно на вырванный змеиный глаз в запекшейся крови. И показались ему все только что промелькнувшие видения такими детскими, мелкими и суетными, что стыд и ненависть к себе скрутили душу в жгут, будто комок сырого белья.

«Париж, говоришь… — криво улыбнулся он и сжал кулак так, что побелели костяшки, а камень уже не змеиным глазом, а змеиным зубом впился в ладонь. — Дом в центре…»

Он вернулся обратно и приблизился к сидящему на прежнем месте нищему.

— Где ноги потерял, братец?

— Под Хайбером-горой, ваше благородие! — разом преобразился тот, даже на несуществующие ноги подняться попытался, видно, не привык еще к убожеству своему. — Накрыли горцы нашу роту с минометов — только клочья полетели! Семерых сразу убило, а уж поранило — ужасть! Мне вон обе ноги — в кашу. Больно — жуть! Думал: сразу помру, ан нет — не идет Костлявая. Ну, я автомат чей-то подгреб — мой-то осколками покорежило да пару пальцев при этом снесло — во, глянь! — инвалид продемонстрировал левую кисть, и вправду напоминающую рачью клешню. — И давай супостата поливать. Загнусь, грю, да чучмеков этих с собой хоть парочку, да заберу… А дальше не помню. Очнулся вон уж в госпитале, на койке. Хвать ноги, а их нету… Ну все, думаю: п… прощения просим, ваше благородие… Конец, в общем, тебе, Васятка — и отвоевался ты, и землю-матушку отпахал… А уж потом енерал какой-то припожаловал с цельной свитой, крест мне на грудь пришпилил, стакан водки поднес да речь сказал. Что герой я, мол, что царь-государь мной гордится…

— А сам-то откуда? — перебил Александр словоохотливого инвалида: как-то неловко ему было рядом с ним, безногим, целому и здоровому… почти. А про то дело на Хайберском перевале он помнил: еще Еланцев рассказывал.

— Откуда? — округлил и без того большие глаза солдат. — Так ведь пскопские мы! Аккурат из-под Гдова! Домой добрался, а родня…

— Почти земляк.

— А вы откель будете, ваше благородие?

— Новгородский я, солдат.

— Во! И взаправду земляки! Ну, тесна Рассея-матушка!

— Держи, земляк. — Александр нагнулся и положил в нищенскую миску бархатный мешочек. — Справь себе протезы и не позорь награду.

— Так ведь, ваше благородие, — невесело рассмеялся инвалид, нагибаясь над миской, чтобы разглядеть, чем это его осчастливил офицер, и подгребая багровый комочек клешнявой рукой. — Народ говорит: от сумы да от тюрьмы — не зарекайся!.. А что это за цацка? Дорогая, чай?..

Но странного щедрого поручика рядом уже не было…

* * *

— Ну что за гад этот Коротевич!..

Саша стоял на ступенях «Невского Коммерческого Банка», вертя в руках так и эдак цветную бумажку, врученную ему генералом перед расставанием.

— Да вы что? — изумился банковский кассир (между прочим, третий по счету — первые два, один из которых, к слову сказать, был очень симпатичной девушкой, только хлопали глазами, изучая никогда не виданную доселе бумагу), выслушав версию генерала Коротевича в изложении поручика. — Это же чек ПОЛЕВОГО казначейства!

— Ну и что? — Бежецкий уже уверился, что денег ему не получить, но не желал сдаваться.

— А то, что он действует лишь в пределах театра боевых действий. Понимаете, эти чеки специально предназначаются для того, чтобы не держать наличные в непосредственной близости от фронта, где они могут попасть в руки врага.