Город в осенних звездах - Майкл Муркок Страница 45

- Пусть они все тут осмотрят. Пусть требуют все, что угодно. А потом мы их предупредим, как это опасно: совершать подъем на непроверенном газе.

Тот, что повыше, помог спутнику своему подняться в гондолу. Он покачнулся, но удержал равновесие, схватившись рукою в перчатке за край корзины, после чего отвесил мне легкий поклон, каким обычно приветствуют человека знакомого. Высокий тоже забрался в гондолу, обнаружив при этом некоторую одышку. Когда он повернулся ко мне, я сумел наконец разглядеть его лицо.

- Можете продолжать, капитан фон Бек. Мы готовы к подъему.

- Весьма вам благодарен, сударь.-Я вновь принялся тащить якорь на борт, в то время как внизу пареньки6 нанятые Сент-Одраном, продолжали отвязывать многочисленные веревки, что удерживали наш воздушный корабль. Сердце мое бешено колотилось в груди, в голове все плыло, ибо таинственный гость наш оказался вовсе не принцем майренбугским! То был Клостергейм, и явился он для того,-в этом я даже не сомневался,-дабы проследить за тем, чтобы сделка наша состоялась. Он стоял, привалившись спиною к борту гондолы, одною рукою держась за натянувшуюся веревку, которою корзина соединялась с шаром, и лицо его, как всегда, было абсолютно бесстрастным. Лицо же спутника его оставалось сокрытым. Для фон Бреснворта он был слишком высок, для Монсорбье, пожалуй, несколько низковат. Хотя в последнем я был и не так чтобы очень уверен.

- Что происходит, герр Клостергейм?-прошипел Сент-Одран себе под нос.-Вы разве не знаете, сударь, что это всего лишь экспериментальный подъем, предпринимаемый нами с единственной целью: испытать подъемную силу нового нашего газа?

Спутник Клостергейма присоединился к нему. Теперь я разглядел, что лицо его скрывала маска типа домино. Они стояли бок о бок,-как две громадные хищные птицы,-закутанные в черные свои плащи, и наблюдали, как мы с шевалье готовим корабль к подъему. Мы освободили уже все якоря и веревки, за исключением одной, присоединенной к лебедке. Сердце мое упало. Выбора у нас не было. Нам оставалось лишь продолжать начатое, хотя стало уже очевидно, что Клостергейм и загадочный его спутник (быть может, наемный убийца?) полетят с нами, куда бы мы ни отправились. Все пути к отступлению были отрезаны. Теперь назад уже не повернешь.

Мы величественно поднялись над Малым Полем, над Майренбургом, над всем белым миром, засыпанным снегом. Толпа внизу заходилась криками ликования. Дыхание наше грозило уже обратиться в лед прямо на губах. Вот зрители стали как куклы, вот уже-как букашки, крики их и рукоплескания превратились в далекий, едва различимый гул. Я очень остро осознавал свое жалкое малодушие. Больше я не ощущал себя богом, возносящимся над толпою, как это было в мой первый подъем. Великое безмолвие небес окутало собою все. А потом шар наш дернулся, гондола опасно накренилась, словно бы что-то внезапно толкнуло ее в бок. Раздался какой-то вибрирующий музыкальный звук. Это веревка, удерживающая корабль, натянулась струной, развернувшись на максимальную свою длину.

Напряженная поза Сент-Одрана заставляла предположить, что он с превеликою радостью в какой-нибудь подходящий момент столкнул бы Клостергейма за борт. Он даже шагнул по направлению к незваному нашему гостю, как вдруг гондола вновь резко качнулась, и все мы попадали на пол. Веревка-как и было задумано-оборвалась. Мы плыли в свободном полете.

Я, однако, не испытал никакого приятного возбуждения, поскольку прекрасно осознавал, что теперь нам с Сент-Одраном придется давать еще более замысловатое театральное представление, чем мы рассчитывали поначалу. Мы с шевалье вскочили, бросились к борту гондолы, разыгрывая пантомиму испуга и самой что ни на есть искренней досады-этакий бенефис для пребывающих в блаженном неведении зрителей там, внизу. Мы громко вопили, демонстрируя панику. Гондола раскачивалась из стороны в сторону,-по мне так, слишком уж сильно,-и я снова упал на пол. Клостергейм, держась за веревки и бархатные кисти (предназначенный, видимо, для этой цели, а вовсе не для украшения), перебрался на нос гондолы.

- Летим,-сказал он, глядя на меня сверху вниз.

Повернув голову в его сторону, я воззрился на серьезное это лицо, похожее больше на череп, обтянутый кожей. Его губы беззвучно двигались, словно бы силясь облечь в слова не поддающиеся провозглашению мысли. Но больше он ничего не сказал. Его спутник тоже хранил молчание. Он, кстати, прекрасно удерживал равновесие. И при этом стоял он почти неподвижно. Нет, сказал я себе, это не Монсорбье. Сент-Одран, похоже, забыл на какое-то время о наших двоих неожиданных пассажирах. Он хохотал, что твоя обезьяна, швыряя за борт мешки с балластом с каким-то даже чрезмерным усердием. Ветер трепал его воротник и длинные волосы, разметавшиеся в беспорядке вокруг его вытянутого аристократического лица. Теперь ему, кажется, ни до чего уже не было дела: ни до Клостергейма, ни до его молчаливого спутника,-шевалье как будто и не осознавал их присутствия.

- Фон Бек, дорогой мой! Наш план удался!

Потом, вспомнив, что мы не одни, он подтянул свой камзол и, держась рукою за край гондолы, отвесил гостям нашим быстрый, несбалансированный поклон.

- К вашим услугам, джентльмены.-Тут взгляд его остановился на мне.-Вставайте, дружище. Что это с вами? Вам плохо?

Мне действительно было плохо. Я поднялся на ноги,-не сразу, а после третьей-четвертой не слишком удачной попытки,-и глубоко вдохнул воздух. Ледяная струя его точно бритва вошла мне в легкие. Откинув крышку корзины, я достал старый матросский плащ, которым снабдил меня Шустер, и закутался с головы до ног. Все тело мое сотрясалось в ознобе, а вот Сент-Одран, похоже, вообще не чувствовал холода. Он кричал6 обращаясь к бледному солнцу. Кричал в серебристое с золотым мерцание безграничных небес. Больше не было ничего-только солнце, и небо, и белые контуры облаков вдалеке, и туман, разливающийся вокруг нас словно молочное озеро.

Податливый мягкий пейзаж утонул в облаках. Белая дымка-вот все, что осталось от изменчивого ландшафта, от зыбкого прошлого. Сент-Одран испустил ликующий вопль, вознесшийся к куполу нашего корабля. Сияющий шелк его вспыхивал бликами радуги всякий раз, когда лучи солнца касались его. Стараниями шевалье,-опьяненный восторгом, он скинул едва ли не весь наш балласт,-мы поднялись слишком высоко, и наконец Сент-Одран это понял, но не прежде, чем воздух вокруг стал ощутимо разряженнее, а сам шевалье посинел так, что не заметить сего обстоятельства было бы просто уже невозможно.

Он бросился к клапану, встроенному в оболочку шара, и отвернул кран, выпуская газ. Корабль немного снизился.

- Вижу Африку!-Сент-Одран сам заулыбался своей же шутке.-Вот там, смотрите!

Посмотрел только Клостергейм.

В дуновении ветра ощущалось странное какое-то упорство. Он ни слабел, но и не нарастал, не кружился, скажем, вихрем, не был ни порывистым, ни вялым. Никогда прежде не доводилось мне встретить такой постоянный, такой ровный ветер. Ни на море, ни на суше. Его словно бы нагнетала какая-то машина. Я поглядел на компас. Что-то сбивало его, ибо стрелка никак не могла успокоиться и металась туда-сюда. Свет упал на стекло-яркий блик едва ли не ослепил меня. Когда я вновь развернулся лицом в кабину, фигуры шевалье и двоих наших нежданных-негаданных пассажиров предстали мне размытыми тенями. Гондола опять покачнулась, и смазанные очертания вновь обрели четкость и плотность: все словно бы вдруг встало в фокус, и гости наши, закутанные в свои черные плащи, обратились вновь в твердые телесные силуэты, застывшие на фоне позолоченного борта гондолы. Сент-Одран волком лютым глядел на эту мрачную пару. Он шепнул мне: